Ольга Михайлова - На кладбище Невинных [СИ]

А вот пришедший вместе с ним тощий и бледный виконт Ремигий де Шатегонтье ничем не увлекался, но имел даже степень доктора медицины. Правда, от необходимости практиковать его избавила внезапная смерть отца и старшего брата. Унаследовав титул, Реми кочевал из одной светской гостиной в другую, пока не остановился на уютном салоне мадам де Граммон. Виконт не пользовался успехом у женщин, ибо был страшен, как смертный грех, однако его весьма ценили за всегдашнюю готовность дать бесплатно дельный медицинский совет. Было замечено, что те, кто методично следовал его указаниям, поправлялись.

Герцог шумно приветствовал банкира ди Гримальди, с места в карьер напомнив ему о недавнем проигрыше в фараон, виконт же поклонился банкиру, кивнул Камилю д'Авранжу и сделал вид, что не заметил аббата.

Сен-Северен, бросив на Реми де Шатегонтье быстрый взгляд, только вздохнул.

Вскоре по возвращении из Италии отец Жоэль поселился в квартале Сен-Жермен и часто прогуливался по Итальянскому бульвару и прилегающим улочкам. Однажды вечером по весне ему довелось увидеть Реми и молодую особу, лица которой он не разглядел из-за кокетливой вуали на шляпке. Реми называл её Жюльетт и просил о встрече наедине. Девица резко отвечала, что весьма благодарна за оказанную помощь, но, заплатив по уговору, больше не считает себя чем-то обязанной, и порекомендовала посмотреться в зеркало. После чего вспорхнула в открытое ландо и укатила.

У отца Жоэля невольно сжалось тогда сердце: уродливые черты Реми перекосила боль, он опустился на близлежащую лавчонку и закрыл ладонью глаза. Аббат хотел подойти и утешить его милость, но побоялся ещё больше ранить самолюбие де Шатегонтье, невольно став свидетелем его унижения. Однако когда Реми, просидев несколько минут в молчании, опустил руку, аббат ужаснулся. На белёсых ресницах виконта застыли слезы, но в глазах полыхало пламя. Его милость резко поднялся и, злобно что-то шепча, кликнул наёмный экипаж.

Аббат долго сидел тогда на бульваре, размышляя над неведомой ему трагедией уродства, и с тех пор был неизменно ласков с Реми, ни разу не уронив по его адресу ничего оскорбительного.

Увы. Это нисколько не мешало виконту ненавидеть его самого.

Наконец вернулись дамы, до этого осматривавшие мебель в музыкальном зале, гости расположились по привычным для них местам. Мужчины заговорили о недавно обнародованном указе его величества о военном дворянстве, отныне приобретаемом дослужившимися не только до генеральского чина, но хотя бы до капитанского. Дамы же толковали о юной Розалин де Монфор-Ламори, буквально ослепившей весь свет на последнем балу у герцога Люксембургского.

А вот банкир Тибальдо ди Грмальди, известный гурман, равнодушный к политике, а за изношенностью организма также и к женщинам, не обращая внимание на общий разговор, беседовал с герцогом де Конти, не менее знаменитым чревоугодником и жуиром, о провансальской кухне.

Молодая вдова Жюстин д'Иньяс то и дело поглядывала на отца Жоэля, посылая ему столь убийственные улыбки, что тот, заметив их, торопливо отошёл к камину. Раздражённая вдова обратила томный взор на других гостей. Но Реми де Шатегонтье был безобразней паука, Камиль д'Авранж — противней жабы, банкир ди Гримальди, и это не скрывалось, давно стал безразличен к женщинам, и вдовице ничего не оставалось, как устремить пылкие взоры на Габриэля де Конти, и вдовица начала с интересом прислушиваться к разговору о чесночном масле с базиликом и сыром.

Его светлость, заметив внимание похотливые взгляды упитанной, в перерыве между обсуждением паштета из зайца и куропатками, фаршированными салом и луком, обратился к мадам Жюстин с вопросом о цыплятах монморанси.

Аббат же осторожно вернулся на свое место и погрузился в Писание.

Реми де Шатегонтье, пристально наблюдавший за вдовушкой, с досадой заметил, что толстушка не удостоила его даже взглядом, зато битый час пялилась на треклятого иезуита. Что они все находят в нём? Всего лишь смазлив да корчит из себя святошу! Виконт уже несколько раз намекал хозяйке салона, что присутствие этого фарисея не украшает её гостиную. Увы, мадам де Граммон только улыбалась и мягко замечала: «Вы просто завидуете ему, Реми…», — чем ещё больше бесила виконта.

Сейчас, заметив, что аббат перелистывает Библию, разозленный Реми нарочито насмешливо обратился к отцу Жоэлю.

— Господи, Сен-Северен! Вы все ещё держитесь за ваши предрассудки? Ведь всякий, кто серьёзно задумается над нелепой моралью ваших святых писаний, поймёт, что она противоречит природе человека. Человек всегда будет искать наслаждений. Ваша религия — враг радости. Блаженны плачущие! Блаженны скорбящие! Пора быть умней. Отрекитесь от ваших суеверий, пусть вашей целью будет счастье, а руководителем — разум. Если есть Бог, заботящийся о своих творениях, добрый и мудрый, Он не прогневается на вас за обращение к разуму.

Сен-Северен кротко взглянул на его милость и, беся де Шатегонтье, осторожно перевёл глаза с виконта на мадам Жюстин. Потом тяжело вздохнул, словно извиняясь, и улыбнулся Реми.

— Многое в духе Божьем недоступно человеческому разуму…

— Полагать, что мы обязаны верить в вещи, недоступные нашему разуму, так же нелепо, как требовать, чтобы мы летали, не имея крыльев. — Реми был взбешён не столько словами, столько улыбкой иезуита, в которой ему померещилось понимание причин его раздражения и издёвка над ним.

— Давайте не будем шутить святыми вещами, господа, — резко перебил Реми банкир Тибальдо.

Крупный, даже грузный, с тяжёлым торсом и хорошо вылепленной головой, он имел в линиях лица нечто помпезное и изнеженное одновременно. Он нисколько не ревновал к красавчику-аббату, но терпеть не мог религиозные диспуты. Упаси Бог, опять Шатегонтье заведётся со своими афинскими проповедями. Хуже любого попа, ей-богу…

Неожиданно в разговор вмешался граф д'Авранж.

— Мораль придумана, чтобы поработить человека, но она не смогла удержать никого, увлеченного страстью. Только самая подлая корысть могла создать догму о вечных адских муках.

Камиль д'Авранж умолк, поймав на себе быстрый и какой-то потерянный взгляд Сен-Северена, в котором его сиятельству померещился немой упрёк и что-то ещё, томящее и неясное. Аббат поднял глаза и едва слышно спросил Камиля:

— Значит… вы всё же боитесь, Камиль? — в обществе они обычно обращались друг к другу на «вы».

Лицо д'Авранжа передёрнулось.

— Боюсь тебя, Жоэль? — наклонившись к креслу иезуита, тихо и язвительно уточнил он.

— Адских мук, Камиль, адских мук…

Камиль отпрянул от впившихся в него глаз де Сен-Северена, который тоже перешёл на «ты».