Алексей Филиппов - Презренный кат [СИ]

— А она чего?

— Узнаю, говорит, что твой батюшка не виновен, тогда и Еремея Матвеевича тоже прощу и графу Толстому опять велю его на службу взять. «Непременно, — говорит, — велю взять».

— Правда, Анюта?

— Правда, Еремей Матвеевич, вот тебе крест, что, правда. Только вот как убивца настоящего найти я не знаю. Не будет мне видно счастья больше. Где ж его теперь найдешь?

— Ничего, ничего Анюта, — радостно потер руки Чернышев, — найдем как-нибудь. Вместе искать будем. Я ведь в сыскном деле тоже кумекаю чуть-чуть. Не бойся радость моя, мы с тобой вместе из любой щели этого изверга ковырнем и ответ надлежащий держать заставим.

— Правда вместе? — ещё теснее прижалась Анюта к Еремею и у того от счастья закружилась голова.

— Правда, правда, родная моя. Вместе с тобой будем, всегда вместе, — крепко обнял он девушку и попытался поцеловать. — Я теперь для тебя всё смогу.

— Подожди Еремушка, подожди, — ловко высвободилась из объятий Анюта. — Грех сегодня целоваться. Страшная суббота ведь. Давай лучше думать, как нам поскорее убийцу подлого сыскать. Мне кажется надо кинжал, которым офицера зарезали, посмотреть, может там метки какие есть. Кинжал-то уж очень занятен был, на таких хозяева всегда метки свои ставят. Вот может, и мы чего найдем? А?

— Помню я этот кинжал, — зачесал затылок Чернышев. — На другой день после убийства нам его Оська Рысак показывал. Действительно, занятная у того кинжальца ручка. Так она искусно сделана, будто две змейки переплелись, и головки в разные стороны выставили. А в глазах змеиных по камушку блестящему замуровано. Я ведь этот кинжал и в руках держал.

— А метки-то, были там какие?

— Не рассмотрел я меток-то, — сокрушенно махнул рукой кат. — Толстой Петр Андреевич пришел. Вырвал у нас кинжал и давай ругаться, так ругался, что спасу от него не было. Оську даже ножнами от шпаги своей побил. Так крепко побил, что аж до слезы. Потому я и меток никаких не заметил.

— А где же теперь кинжал? — нежно погладила Анюта Еремея по щеке. — Вот бы нам его поскорее посмотреть?

— Так в сундуке, наверное, — яростно зачесал затылок Чернышев. — Петр Андреевич его в сундук убрал. Сундук кованый в канцелярии нашей стоит, под лестницей, что в верхнюю светлицу ведет, вот туда он его и убрал. Поругался немного и прибрал. Мне бы сейчас в канцелярию попасть, а уж из сундука кинжал достать, так это раз плюнуть. Мы всегда этот замок открывали. Меня Сеня Суков научил. Там генерал Ушаков бутыль вина заморского хранил, а мы вот с Сеней пробовали его помаленьку да потом, что осталось, водой разбавляли. Доброе вино у генерала было. В сундук не трудно попасть. Надо ножичек маленький взять и вместо ключа его сунуть, замок в миг и откроется. Проще простого там всё сделано. Проще простого. Мне бы только в канцелярию как попасть.

— Так ты сходи Еремушка.

— Да как же я схожу-то?

— А вот как. Завтра ведь Светлое Воскресенье. Все в городе праздновать будут. И в крепости ворота закрывать не будут. Ты под вечер к канцелярии и проберись. Там, поди, завтра и охраны-то не будет, праздник ведь. Какая в праздник охрана? Ключ-то от канцелярии знаешь, где прячут?

— Знаю, конечно. Я же не последним человеком в канцелярии был. Совсем не последним.

— Так возьми ключик тот Еремеюшка и достань кинжал. Только в нем наше спасение, Еремушка, только в нем.

— Так заметят меня, — всплеснул руками Чернышев. — Сама знаешь, что вход-то канцелярский на видном месте расположен. Там ведь всегда солдаты бродят. Кто по нужде, кто еще куда. Непременно заметят.

— А ты незаметно. Тебе сейчас бабушка Ненила волосы опалит, кафтан старенький со штанами даст, а поутру завтра я тебя в город лесной тропкой проведу. Походишь там, будто работник пришлый, а как стемнеет, так к канцелярии и проберешься. В город тебе завтра надо идти, только в город. Там много будет работного люда гулять. Погуляй вместе с ними. Вот я тебе и денежки припасла. На тебя никто внимания не обратит. Недавно возле Гостиного двора как раз новый кабак и открыли. До вечера просидишь в кабаке, а уж по темному к канцелярии пойдешь. Сходишь любый мой?

Еремей опять захотел поцеловать девушку, но она выскользнула, забежала в землянку и сразу же выскочила оттуда с ковшом кваса.

— Выпей Еремеюшка, выпей, — зашептала она и сунула ковш в руки ката. — Выпей кваску — ядреный он.

Еремей Матвеевич отхлебнул из ковша два добрых глотка и почти сразу же захотел нестерпимо спать. Последнее, что он успел увидеть перед сном — были синие глаза Анюты. Чернышев счастливо улыбнулся этим очам и захрапел на моховой подстилке.

— Вся моря синь в твоих глазах, и яхонт алый на губах, — зашептал кто-то, унося Еремея в таинственную золотистую дымку. — Родная моя.

Утром, приняв при помощи старухи и соломенного факела вид добропорядочного, но усталого земледельца, сорвавшегося с земли в поисках другой доли и случайно задержавшегося на городских заработках, Еремей бодро пошагал вслед за Анютой по еле заметным звериным тропам. Девушка уверенно вела его к городу, показывая приметы, по которым можно было вернуться назад к землянке. Примет было много, и потому Чернышев не сомневался, что отыщет обратный путь без особого труда даже безлунной ночью. Чего тут сомневаться, когда всё ясно?

Расстались они на опушке леса. Анюта легонько подтолкнула Еремея в плечо, а потом вдруг неожиданно обхватила за шею и горячо поцеловала в губы, так горячо, как Еремея и не целовал никто до этого. Не любил он, честно говоря, поцелуев там разных, и потому, наверное, не знал всей сладости их. Слышать про то слышал, а вот самому знать не довелось. До жены у него не было никого, а с женой всё как-то проще было. Опешил кат, задрожал, прижал девушку к себе, намереваясь продлить свалившееся на него наслаждение, но Анюта опять вывернулась, нырнула в заросли юных елок и помахала оттуда Чернышеву на прощание.

— Иисус воскрес Еремеюшка. Возвращайся скорее друг мой милый. Я буду ждать тебя, ненаглядный ты мой, — подмигнула она растерянному мужику из-за еловых лап, своим синим глазом, и убежала в лес. — И помни: жду я тебя очень!

А город сегодня гулял по всем улицам и переулкам. Повсюду шли празднично одетые люди, радостно приветствуя встречных опять же крепкими праздничными поцелуями. Прежде, чем дойти до желанного кабака, который недавно открыли возле Нового Гостиного двора, Еремей облобызался не менее чем с десятком хмельных горожан. И ему тоже стало радостно на душе от всеобщего веселья. Крепко ухватился праздник за его душу. Только единожды, неровно застучало его сердечко. Увидел он на противоположной стороне улицы соседа своего плотника Крякина, но тот Чернышева не заметил, и потому сердце сразу же успокоилось.