Борис Акунин - Князь Клюква [litres]

– Эх, княже… – тяжко вздохнул Добрыня. – Пожалеешь, да поздно будет… Еще вот что сегодня было, такой уж выдался день. Со степного рубежа, от Локотя-крепости, прибежал конный. Доносит, что едет к нам Тагыз-хана посланец, куренной Сатопа. Якобы про здоровье ханского родича Бориса сведать. На самом деле разнюхать хочет, ужились ли друг с другом два свиристельских князя, нет ли меж вами разлада. Я того Сатопу давно знаю, он пес нюхастый. Едет чинно, шагом, как подобает послу. Думаю, ранее завтрашнего вечера не прибудет. Это хорошо, что Борис в Радомире остался. Без него половца примем, успокоим, назад отправим. Хоть в этом нам удача, радуйся.

– Радуюсь, – хмуро ответил Ингварь, думая, что Ирина сейчас с Борисом, заслушивается его складными речами. Дам-дю-кёр, Жофрей Шампанский, турниры, баллады – знает, змей сладкоядовитый, чем в сердце проникнуть…

Добрыня рассчитал верно – посланник Тагыз-хана добрался до Свиристеля на исходе следующего дня. Боярин ошибся только в одном.

За полчаса до того, как примчался дозорный – сообщить, что на восточном шляхе заклубилась пыль, – с другой стороны, западной, в город въехал Борис.

– Передумал в Чернигов! – беспечно крикнул он из седла Ингварю и Добрыне, которые мрачно глядели на него с крыльца. – Деньги потратил. А что в Чернигове без серебра делать? В Радомир нынче новгородские купцы прибыли. Накупил у них всякого-разного. Себе – плащ и немецкого сукна. Невестушке – книгу с картинками. Недорого запросили, потому что на франкском языке. Удачно вышло. Ирина-то моя эту грамоту знает. Тестя будущего с тещей тоже уважил. А это, Клюква, тебе. – Со смехом протянул костяной гребень, искусной резьбы. – Чеши бороду, быстрей вырастет. И не дуйся на брата.

«На это ты потратил весь годовой прибыток от воска?» – хотел спросить Ингварь, но сейчас было не до укоров. Нельзя затевать ссору перед приездом половцев.

– А что это дружина собралась на конюшенном дворе? – спросил Борис. – Кто приказал? Зачем?

Все воины, какие были в наличии, рубили мечами и кололи копьями соломенные чучела, стреляли из луков по мишеням – вроде как на учении. Пусть Сатопа увидит: в Свиристели к обороне всегда готовы.

– Молчи, князь, и слушай. – Добрыня перегнулся через перила. – Времени мало.

Куренного принимали в большой горнице, с честью. Сатопа явился со свитой из шести ланганов, под бунчуком из трех конных хвостов – знаком посланнического достоинства.

Воинов повели угощать в гридню, к дружине. С послом сели вчетвером: оба князя, боярин и протопоп.

На столе всё лучшее, что сумели собрать: говядина с бараниной, рыба, птица, куски соли, до которой степняки большие охотники, даже малая мисочка с драгоценным черным перцем, сыпать на кушанья. Конечно, меды и пиво. Вина только не было. Потратившись на выкуп за брата, Ингварь решил в этот год не закупать дорогого заморского питья. Не до жиру.

Сатопа же подарки привез худые, непочтительные. Степной обычай предписывал поклониться оружием, конским нарядом и ковром. Но саблю половец вручил плохую, в потертых ножнах, седло дрянное, а ковер старый, с пятнами сала.

Толкнув побагровевшего Бориса под скамьей сапогом, Ингварь поблагодарил, спросил, здоров ли великий хан.

– Здоров и весел, – ответил Сатопа, постреливая узкими, насмешливыми глазами с одного брата на другого. Разговор шел на половецком языке. – Хочет знать, весел ли его двоюродный брат Борислав. Когда я тебя, князь, в Улагае видел, ты шибко грустный был. Я у хана сам в Свиристель попросился. Виноват я перед тобой. Хочу прощения попросить.

Он сокрушенно повесил голову, однако глянул исподлобья колко, с непонятным намеком.

Бориса было не узнать. Сидел как каменный, молчал, лишь сверкал глазами.

– Ты зла на меня не держи. Тогда, после битвы, я горячий был, сердитый. Родичей в сече потерял. Прощаешь?

Половец зачем-то покрутил пальцами кончик своего носа, все так же задорно смотря на Бориса.

С беспокойством Ингварь покосился на Добрыню. Тот насторожился, тоже не сводил глаз с Бориса. Тот из красного стал белым, потом пошел пятнами. Один только отец Мавсима, не понимая разговора (он по-половецки не знал), увлеченно грыз баранью кость да причмокивал от удовольствия.

Вдруг Борис запрокинул голову и расхохотался.

– Полно тебе старое поминать, Сатопа! Сгоряча чего не бывает. Выпей лучше доброго меда.

Половец довольно оскалился. Стал пить из чаши, а Борис поманил пальцем – от двери подбежал Шкурята, с оплывшей от Добрыниных побоев рожей. Послушал, что шепчет князь. Вздрогнул. Шепотом же переспросил.

– Делай, что велено. – Борис толкнул его кулаком в лоб. – Хорош медок, Сатопа? У вас в Улагае такого нету. Дай-ка я тебя сам попотчую.

Он поднялся, обошел вокруг стола, сел рядом с половцем.

– У нас, как и у вас, большая честь, когда князь из своего рога, собственной рукой поит. На-ко вот. – Налил до самых краев, поднес Сатопе ко рту. – Хлебай-хлебай, до дна. Я держать буду.

Усмехнувшись, куренной начал пить – очень медленно, чтобы князю подольше сидеть в неудобной позе, извернувшемуся.

Откуда-то донесся истошный вопль, но сразу пресекся. За ним еще один, тоже короткий.

Добрыня резко повернулся к окну, Ингварь – к двери. Оторвался от рога и Сатопа.

– Что это? – спросил он, вытирая мокрые губы.

– Это смерть твоя, собака! – Взметнув из-под стола руку, Борис ударил половца ножом в подвздошье. Сшиб с лавки на пол, прижал коленом грудь. – Твои ланганы мертвы. Сдохни и ты!

Ингварь с Добрыней вскочили, потрясенные.

Скользящим движением Борис отрезал раненому кончик носа и сунул в разинутый, хрипящий рот.

– На-ко, просморкайся!

И много раз, бессчетно, стал бить ножом куда придется. Во все стороны полетели красные брызги. Половец уже лежал не шевелясь, а Борис всё бил и бил. Насилу Ингварь и Путятич его оттащили.

Вырываясь, брат бессвязно кричал:

– После Адрианопольской битвы… когда я, как куль… как куль связанный лежал… Он, гад, подошел, сапогом пнул… А потом из ноздри на меня сморкнулся! Хан Сатопу нарочно сюда прислал! Мне в оскорбление! Напасть хочет!

– Да почему напасть? – Ингварь тоже закричал, отчаянно. – Он проверить хотел, лад у нас с тобой или нет. Коли дружно живем – нечего нас и трогать! А теперь что? Война! Да какая! Без пощады, дотла!

Борис не слушал:

– Не прощу… С одним псом поквитался. Но и Тагызу не спущу. Он меня на пиру ниже куренных и кошевых сажал, с простыми ланганами! Потешался! Пускай теперь похохочет!