Наталья Павлищева - Черная башня

И вдруг почувствовал, что его разглядывают. Не крыса из угла, нет, смотрели человеческие глаза в щелку над окошком двери камеры. Перед тем как открыть окошко и просунуть в него убогую пищу и кружку с водой, обычно смотрел надзиратель, но сейчас это был кто-то другой.

В камере слишком темно, чтобы человек из коридора мог разглядеть его лицо, но что-то подсказало Козимо, что наблюдавший все видит. Он спокойно повернул голову и открыл глаза, в ответ вперившись взглядом в дверную щель. Несколько мгновений длилась эта дуэль взглядов почти в полной темноте. Нет, схлестнулись не глаза, а две воли. Тот за дверью проверял, не сдался ли узник.

Через несколько мгновений глаза в щели исчезли, а в коридоре послышались удаляющиеся шаги. По легкому шарканью Козимо понял, что человек немолод и очень устал. Кто это мог быть? Оставалось только ждать.

Чего? Освобождения, пыток или вообще казни?

Удивительно, но именно этот ледяной взгляд заставил Козимо встряхнуться. Глаза незнакомца словно бросили ему вызов, и если вызов не будет принят, то Козимо проиграет и погибнет. А если будет?

С той минуты он перестал просто ждать, принялся считать дни по тому самому лучу света, «навещавшему» камеру на полчаса, не больше, следить за собой, хотя это было почти невозможно, боясь заболеть, ел только хлеб, а мерзкое месиво, непонятно из чего приготовленное, попросту выливал в парашу, но главное — Козимо стал размышлять.

Чтобы не думать о собственном положении, он вспоминал банковские операции и пытался понять, как можно было поступить иначе, что это принесло бы, и вообще принялся разбирать разные варианты расчетов. Это помогло, Козимо и прежде проводил расчеты в уме, а нежелание пользоваться довольно громоздкими счетами и применение арабских цифр тем более подталкивало к вычислениям без записей.

А еще он пытался придумать новые способы учета, расчетов, взаиморасчетов, вспоминал то, что услышал за время пребывания в Констанце о работе других банкиров и купцов. Не одна Флоренция в Европе, не один Апеннинский полуостров, деловиты и рассудительны немцы, голландцы, те же англичане… Даже легковесные французы иногда преподносили такие уроки коммерческой смекалки, что оставалось дивиться. Многое он успел заметить, пока был в Констанце на свободе, но многое не успел осмыслить.

Теперь для этого появилось время.

Козимо горько усмехнулся: вот уж такого времени ему не нужно, а потом даже встревожился: ведь пока он сидел без надежды выйти, там наверху делали дела (и какие дела!) его соперники или даже не соперники, но просто умные люди. Для банкира потеря нескольких дней, а теперь недель чревата потерей денег.

Он уже не думал о неудобствах камеры, больше досадовал о том, что вынужден проводить время без дела!

В Констанце яркий солнечный день, но в камере Козимо об этом можно только догадываться, в ней либо почти темно, либо темно совсем.

Козимо стоял, заложив руки за спину и жадно ловя взглядом луч света, совсем ненадолго пробившийся в узкую прорезь зарешеченного окна. Эти минуты нельзя пропускать, немного погодя свет померкнет и каменный мешок снова накроет тьма. Потому, как только солнечный луч проникал на место его заточения, Козимо вставал и стоял, наслаждаясь светом.

Самыми тяжелыми были первые недели заточения. Сначала он вообще не испугался, зная, что отец приложит все возможные усилия, чтобы выручить сына. Но потом усомнился: а смогут ли его вообще найти? Сколько людей пропадали без вести, будучи однажды вот так уведенными из своих домов!

Жизнь, если можно назвать жизнью бессмысленное существование в темном сыром каменном мешке, тянулась, словно страшный вязкий сон, от которого невозможно проснуться. Шли день за днем, а положение не менялось. О нем словно забыли. Ни слова, ни звука, никаких известий. Дни можно считать по открывающемуся окошку в двери, в которое ставили похлебку и кусок хлеба, на хлеб мало похожего, кружку с водой, и все. Раз в несколько дней забирали парашу, вываливали содержимое в какую-то большую лохань в коридоре, мало заботясь, чтобы не расплескать. А уж о мытье вонючей параши и речь не шла. И все это молча.

Потом грохотала тяжелая металлическая дверь, отсекая его от остального мира, и снова воцарялась тишина. Иногда где-то кричал очередной истязаемый.

Сначала Козимо терял счет суткам, существование превратилось в нечто тягучее и вязкое, что окутывало, поглощало волю и способность сопротивляться. Но и сопротивляться было нечему, о его существовании словно забыли. Временами стал накатывать настоящий страх — вдруг и впрямь забыли? Он знал, что так бывает, что иногда узники умирают от старости или болезней, хотя их могли выкупить. О бедолагах просто не сообщали родным.

Но это не про него, нет, в конторе знали об аресте, отцу уже наверняка написали, да и Леонардо не стал бы сидеть сложа руки, банк Медичи не самый последний, а влиятельных знакомых и в Констанце немало.

Тем не менее ничего не происходило. Он понятия не имел, что творится вне стен тюрьмы, да и в самой тюрьме тоже.

Однажды, когда мрачный немой служитель выливал его парашу, Козимо успел заметить, как по коридору протащили за ноги чье-то тело. Голова подпрыгивала на камнях пола, но узник не издавал ни стона, он был мертв. Это не добавило оптимизма, напротив, вызвало приступ паники. Козимо с трудом удалось с ней справиться.

Но потом прошло и это.

Дважды приходил священник, с ним удалось поговорить на латыни. Козимо попросил у отца Бернардо хотя бы свечей, бумагу, горячей воды и сносную пищу.

— Я готов оплатить все это и пожертвовать немалые средства на нужды вашего прихода.

Отец Бернардо обещал помочь, но… после этого больше не появлялся совсем.

Забытье накатывало все чаще, иногда Козимо не мог вспомнить, который день сидит, что на улице — весна, лето или уже давно зима? В камере одинаково холодно и сыро, солнца почти не видно, а когда пасмурно, то и утро от вечера отличить трудно. Он засыпал, просыпался, обнаруживал миску с баландой, выливал ее, съедал хлеб, выпивал воду и снова ложился на голый камень ложа, поскольку кишащую вшами и прочей дрянью постель давно сложил в углу.

Вот и в тот день месиво проследовало в отхожее место, но рядом с куском хлеба лежала… да, это была записка!

Пальцы Козимо дрожали, когда он разворачивал маленький листок, а буквы мелкого почерка Леонардо в слабом свете сумерек прыгали перед глазами. Тот скупо сообщал, что синьор Медичи прислал достаточно средств, а они все это время искали способ вытащить Козимо из тюрьмы. Договорились с нужными людьми, теперь удастся что-то передавать, чтобы облегчить ему пребывание в камере до момента освобождения.