Наталья Павлищева - Черная башня

Козимо не удержался, чтобы не фыркнуть:

— Не туда смотришь, сидят там. — Он кивнул на узкие прорези окон прямо над землей.

— А свет? — ахнул Гвидо.

— Там темно, — согласился его хозяин и вдруг вспомнил: — Какой сегодня день?

— 5 июля.

— Три месяца… — пробормотал Козимо. — А показалось — целая жизнь.

Леонардо заметил в его темных волосах белую прядь, но не стал об этом говорить. Видно, сильно переживал сын его патрона.

Дома Козимо отказался от еды, но попросил немедленно вымыться, а одежду сжечь.

В горячую воду погрузился с таким удовольствием, какого не испытывал давным-давно. Пока вчерашний заключенный блаженствовал в большой бадье с водой, Леонардо пересказывал ему новости.

Папа Иоанн больше не папа, ему вменили в вину все грехи и сместили. Всем заправляет епископ Рагузский кардинал Джованни де Доменичи, говорят, он…

Козимо усмехнулся:

— Можете не рассказывать мне об этом человеке, я встречался с ним несколько раз.

— Он страшный человек, Доменичи все же добился осуждения и сожжения Гуса. Это произойдет завтра.

Козимо с досадой стукнул кулаком по краю бадьи:

— Жаль, не знал об этом! А Косса?

— Он сидит в заточении в замке, Има сумела подкупить стражу и носит передачи, хотя многое не разрешают. Что с ним будет, неизвестно. Доменичи добивается костра и для бывшего папы тоже.

— Леонардо, что за письмо отец передал епископу?

— Не знаю, Козимо. Привез Луиджи, просил передать вам вторую половину, когда выйдете. Только вот что это, мне не ведомо. Луиджи сказал, что синьор Джованни де Медичи старался выкупить долги епископа Рагузского.

— Выкупил?

— Не знаю…

— Нужно скорей домой. Как можно скорей. Завтра на рассвете.

— Да, Козимо.

Когда Козимо ужинал, стараясь не съесть больше, чем способен принять его сжавшийся от голода желудок, пришел гонец от епископа. Доменичи требовал, чтобы синьор Козимо де Медичи присутствовал на площади во время сожжения еретика Яна Гуса.

Вот тебе и уехал! Что еще задумал Доменичи? Но не идти нельзя, это будет расценено как пособничество еретикам.

— Почему я не уехал во Флоренцию прямо от ворот тюрьмы? Мог бы вытрясти вшей по дороге, а побриться дома.

Козимо мог сколько угодно досадовать на себя за то, что расслабился и потерял чувство опасности, поправить уже ничего нельзя.

Утром Медичи радовался, что не относится к числу почетных гостей Собора, а потому не обязан присутствовать на самом судилище, устроенном над Яном Гусом. Козимо не вмешивался не только в политику, никогда не интересовался теологией или богословскими вопросами, не участвовал в диспутах. Потому, даже когда весь Констанц обсуждал и осуждал проповедническую деятельность чеха, не прислушивался. Козимо давно понял, что лучше заниматься финансами и древностями, отец прав — чем дальше от любой власти, тем целее шея. Об этом неустанно напоминали расчесы по всему телу и зудящая, несмотря на тщательное мытье, кожа головы.

Но что-то подсказывало, что Ян Гус говорил правду о состоянии церкви, ведь все обвинения чешского проповедника подтверждал (но не осуждал!) и сам Иоанн, да и остальные кардиналы. Но одно дело — фарисейски вздыхать в беседах меж собой, зная, что все вокруг повязаны тем же, и совсем иное — в проповедях обличать папское окружение, и не только его.

Леонардо объяснил, что Ян Гус отказался признать себя виновным и отречься от того, в чем его обвиняли. А ведь этим можно было бы спасти жизнь.

— И навеки остаться гнить в каменном мешке? — помотал головой Козимо.

— Там страшно? — осторожно поинтересовался в ответ Леонардо, уже понявший, что светлая прядка в темных волосах Медичи — не от пыльного налета.

— Если знаешь, что выйдешь, то пережить можно. Но если понимать, что навсегда…

На Собор идти не пришлось, а вот за крепостную стену к месту аутодафе отправились. Леонардо попытался оградить Козимо от этого, советуя по пути исчезнуть, раствориться в толпе. Но тот только помотал головой, Козимо помнил цепкий змеиный взгляд епископа и понимал, что если Доменичи потребовал присутствия, то непременно проверит, пришел ли.

— Зачем я ему? — Этот вопрос мучил Медичи, но сильного предчувствия неприятностей не было. Или даже интуиция притупилась?

Вдруг вспомнились строчки Дантовой «Божественной комедии»:

«Поэтому — тем лучше, чем скорей;

Раз быть должно, так пусть бы миновало!

С теченьем лет мне будет тяжелей».

Кажется, их на вечеринке у Никколи цитировал Косса?

— Антонио, а где Поджо Браччолини? Ничего о нем не слышал?

— Уехал на север. Нет, его не тронули. И Бруни уехал. Только ты в подземелье попал.

Косса успел убрать с глаз Доменичи и остальных своего любимого секретаря? Удивительно, что это ему удалось. А как же фон Ним? Что-то странное… Хотя что тут странного? Не из идейных соображений арестовал его Доменичи, кардинал хотел заполучить сведения о либро сегретто.

Но это же означало, что сам Козимо был на волосок от гибели, ведь отказавшегося открывать пещеру Али-Бабы вполне могли попросту придушить в его каменном мешке.

Ну это мы еще посмотрим, кардинал Доменичи…

Осужденного Гуса привели под улюлюканье, проклятья и даже плевки из толпы. С него стащили черную одежду, оставив только в белой, грязной от пребывания в тюрьме рубашке, шутовской колпак не держался на голове, то и дело падая, его поднимали и напяливали снова.

Но отсутствие нормальной одежды, кое-как бритая голова, шутовской колпак и проклятья со всех сторон не могли умалить достоинства, которым веяло от высокой худой фигуры. Гус понимал, что его ждет, но не сдался, он шел так, словно видел впереди перед собой вечность, недоступную тем, кто совершал казнь. Это приводило его палачей в совершенное бешенство. Но неистовствовала и толпа.

Козимо смотрел на жителей и гостей Констанца и не мог понять, чем им так досадил Ян Гус. Он не проповедовал в Констанце, а выступить осужденному не дали даже с оправдательной речью перед обвинителями. Если бы те, кто с удовольствием тащил хворост для костра, послушали, что говорит этот человек, обвиненный в ереси только за то, что открывал правду о священниках всех рангов, начиная с папы, возможно, хворостом обложили совсем других.

Но никто не слушал. Увидев какую-то старушку, притащившую вязанку хвороста ради костра побольше, Гус усмехнулся:

— Святая простота. Прости ее, Господи, не ведает, что творит.

Пройдет неполных шестнадцать лет и на другой костер взойдет девушка, имя которой останется в веках — Жанна д’Арк.

Козимо не зря ожидал, что епископ Рагузский проверит его присутствие, прямо в толпе его нашел какой-то служка, сообщил, что епископ зовет к себе. Повернув голову в сторону Доменичи, Козимо увидел, как тот манит пальцем.