Наталья Павлищева - Черная башня

— Ну вот и закончилась свобода… Отправишь гонца к отцу. Хотя вряд ли этот хищник выпустит меня из своих когтей еще раз, — вздохнул он, пожимая запястье Леонардо, перед тем как отправиться к зверю в пасть.

— Синьор Медичи, я хочу, чтобы вы были рядом, когда зажгут костер. Отсюда лучше видно.

— Я предпочел бы, Ваше Преосвященство, быть уже на пути домой. Вы сами посоветовали поспешить.

Глаза кардинала зло сверкнули, а губы исказила недобрая усмешка:

— Я передумал.

— Отпускать меня? — Козимо сделал все, чтобы голос не дрогнул, а ужас не отразился на лице.

— Нет, торопить тебя. Сначала посмотри. Вот что будет с твоим Иоанном, если я не получу желаемое. А потом с тобой, если узнаю, что содержимое писем известно кому-то кроме меня и донны Камиллы.

А вокруг привязанного к большому столбу не только веревками, но и железной цепью (веревки ведь сгорят) Яна Гуса укладывали вязанку за вязанкой. Доменичи вдруг нахмурился:

— Эй, он стоит лицом на восток!

— Да, Ваше Преосвященство, — согласился хлопотавший вокруг Гуса священник. Он с видимым удовольствием распределял вязанки так, чтобы загорелось сразу, но горело долго.

— А надо на запад, он же еретик!

Козимо сумел заставить себя смотреть, не видя. Отвернуться нельзя, значит, придется мысленно поставить перед собой стену из камеры, где сидел. Невыносим запах паленого тела и волос — он вспомнил запах сырости и плесени… Удалось плохо, но все равно легче, чем видеть, как сжигают человека, посмевшего что-то сказать против.

Козимо не слышал проповедей Яна Гуса, но теперь он хорошо знал, что в каменном мешке можно оказаться, не будучи ни в чем виновным, и к костру тоже могут приговорить, если не выкупят.

Вдруг он вспомнил, что имеет кое-что, что поможет уйти поскорей.

Вытащив из-за пазухи половину листа, Медичи протянул его кардиналу:

— Ваше Преосвященство, вот вторая половина. Остальное вы получите, как договорились, — двумя частями.

И снова Доменичи показал, что радоваться рано.

— А если я не нуждаюсь в остальных письмах?

Козимо сглотнул, хорошо, что из-за суеты и гвалта кардинал не заметил. И все же молодому банкиру удалось ответить достойно:

— Тогда отцу придется предъявить к оплате ваши векселя, выданные в Венеции.

Это был шантаж без уверенности в результате. Леонардо сказал, что Джованни де Медичи попытался выкупить долги кардинала, но не сказал, удалось ли это. К тому же сам Доменичи мог знать больше, чем Леонардо и Козимо.

Но все получилось.

Кардинал снова впился взглядом в лицо молодого банкира и прошипел сквозь зубы:

— Пошел вон! — Видя, что Козимо не трогается с места, повторил приказ: — Вон из Констанца!

Козимо показалось, что Доменичи боится и себя самого, собственной неуправляемой ярости.

Это очень опасно, нужно поспешить покинуть негостеприимный лично для него Констанц.

Судя по догоравшему костру, куда менее гостеприимным город оказался для Яна Гуса.

Даже пепел костра и землю под ним было приказано бросить в Рейн, чтобы вместе с черным дымом развеять память о чешском магистре. Но прошли века, и если кто из палачей Яна Гуса остался в памяти потомков, то именно так — как убийца, а самого Гуса запомнили навсегда.

Когда Козимо вернулся к своим, Леонардо не поверил глазам:

— Тебя отпустили?

— Да, все-таки кардинал боится требования своих долгов. Наверное, много набрал.

— Что ты ему отдал?

— Вторую половину письма. Теперь нужно торопиться за остальными и за расписками, иначе он сожжет Коссу и примется за меня.

— Да, вы с синьором Медичи слишком крепко наступили на любимую мозоль кардинала Доменичи, теперь пощады не ждите.

Козимо махнул рукой:

— Отец знает, что делает. Он что-нибудь придумает.

Леонардо лишь сокрушенно покачал головой в ответ, он не был столь легкомысленно уверен в возможностях даже собственного патрона.

Чтобы не вспоминать свое сидение в каменном мешке, Козимо постарался думать о деловых связях, налаженных в Констанце. Только вот захотят ли те же банкиры Европы сохранить отношения с опальным Медичи после произошедших событий? Будет обидно, если полезные связи рухнут из-за его ареста.

Нет, этого не произошло. Не успел отойти от кардинала, как увидел, что издали машет рукой Якоб Фуггер. Вместе с братом к Козимо спешил и Андреас.

— Мессир Медичи, как мы рады, что вас освободили! Мама просит вас к нам на ужин.

Да, эти Фуггеры явно не боялись никаких кардиналов, даже Доменичи. А он-то боялся…

— Передайте матушке благодарность. Я приду.

Вечером он угощал Элизабет и ее сыновей отменным итальянским кьянти и обещал передавать письма через отделение в Венеции.

Элизабет возмущалась, показывая угол скатерти, которой был накрыт стол:

— Разве это ткань? Разве так делают приличную ткань?!

Якоб, смеясь, переводил.

— Мы завтра уезжаем. Хотели раньше, но… Всех, кто не пожелал посмотреть на казнь этого Гуса, вносили в черный список. Я не боюсь никаких списков, но мальчикам в такие лучше не попадать.

Они не стали обсуждать ни сожжение Гуса, ни свержение папы Иоанна, ни вообще Собор или текущие события, не касавшиеся собственных дел. Разошлись довольные друг другом, Якоб снова и снова просил передавать послания через венецианское отделение, а то и встречаться там.

И вот их опять обступили горы, только теперь все в обратном порядке и рядом не было интересных собеседников вроде Поджо Браччолини, зато были в избытке тягостные воспоминания.

Козимо стоял, глядя на перевал, с которого они только спустились. Антонио осторожно поинтересовался:

— Радуетесь, что пересекли? Может, поторопиться, чтобы от всего этого подальше?

Козимо покачал головой:

— Нет, я о другом думаю. Когда мы подошли с той стороны и проход был почти не виден, казалось, нам никогда не одолеть эту гору. Но мы сделали шаг, потом другой, третий… и вот мы здесь. Наверное, люди берут любые вершины потому, что делают эти первые шаги, а не стоят в нерешительности внизу.

— Ну да… — недоуменно протянул Антонио.

Чего это патрона потянуло философствовать? Нет, Медичи не произносил речи и не откровенничал, напротив, ехал молча, а на невольных привалах во время ночевок подолгу лежал, закинув руки за голову и глядя на звездное небо и темные силуэты гор. Думал…

Никто не спрашивал, о чем, все помнили, что Козимо побывал в каменном застенке замка, а там ничего хорошего, можно не сомневаться.

Козимо действительно думал.

За два последних года его жизнь перевернулась. Сначала отец вызвал его из Рима во Флоренцию и женил. О жене Козимо в Констанце и не вспоминал, писем не писал, поскольку не знал, что писать, передавал приветы в общих посланиях отцу. Эти послания были деловыми, больше похожими на отчеты клерка, чем на сыновьи письма в родной дом.