Наталья Павлищева - Черная башня

Козимо объяснил, что купил девушку, пожалев, иначе купили бы другие. Но ни прогнать ее, ни просто освободить не мог, идти ей некуда, разве что в публичный дом. Контессина промолчала, понимая, что это ложь, ведь Козимо легко мог не только выкупить красавицу, но и подарить ей возможность вернуться на родину, однако не сделал этого, да и сама Мадаллена не рвалась возвращаться.

Даже не красивая служанка, а рабыня, собственность, с которой можно сделать все, смела смотреть на хозяйку почти свысока. Мадаллена была уверена в своей неотразимости и привязанности к ней Козимо. Контессина тогда носила третьего ребенка, ходила уточкой и проигрывала красотке с тонким гибким станом. Но она была Контессиной!

Контессина не стала закатывать скандал мужу, она вообще ничего не стала говорить, но… приказала обрить строптивую собственность наголо и отправила работать на самую грязную работу в Кареджо.

Скандал все же случился, все закончилось выкидышем, Контессина долго чуралась мужа, обвиняя его в трагедии. Козимо пытался убедить ее, что ничего с Мадалленой не имел, что она вообще девственница и ему просто жалко талантливую девушку:

— Да, у нее талант к рисованию.

С тех пор прошло много лет, волосы у рабыни, конечно, отросли, о ней говорили, что ведет себя спокойно и достойно, но головы не склонила. Первое время Контессина заставляла рассказывать о поведении Мадаллены часто, потом успокоилась и забыла, но в Кареджо не ездила, не желая видеть ту, с которой Козимо ее обманывал.

Наннина не вмешивалась, а Джованни Медичи сделал вид, что не подозревает о проблемах в семье сына.

И вот теперь столько лет спустя Джиневра не советовала ехать в Кареджо потому, что там Мадаллена? Что-то здесь не так…

Контессина поехала. И там на вилле прежде всего потребовала привести всех слуг, которых у Медичи всегда было немного — только те, кто выполнял самую необходимую работу по дому и имению. Мужчин отпустила сразу, а женщин оставила.

Их было четверо — кухарка и три служанки, одна из которых… Мадаллену от остальных отличала не только смуглая до темноты кожа, но и выпирающий живот. «Примерно мой срок», — подумала Контессина и ужаснулась: когда она обнаружила, что беременна, то не сразу смогла сказать об этом Козимо, тот как раз объезжал виллы, чтобы посмотреть, какой ремонт там предстоит!

От ужасной догадки у нее даже голова закружилась, пришлось опереться на край стола. Мадаллена смотрела все так же прямо и почти надменно. Несомненно, она носила ребенка Козимо, и, конечно, тот все знал!

Пришлось присесть. Контессина знаком отправила прочь других женщин и, дождавшись, когда за кухаркой, насмешливо косившейся на пузатую хозяйку и пузатую рабыню, закроется дверь, поинтересовалась:

— Чей?

Мадаллена не смутилась:

— Хозяина.

Перед глазами снова все поплыло, сама Мадаллена почему-то наклонилась к ней, пытаясь оттолкнуть рабыню-соперницу, Контессина потеряла сознание…

Очнулась она на кровати в луже крови. Вокруг суетились Джиневра и служанки.

— Хвала Господу, очнулась! — перекрестилась деревенская повитуха, других в Кареджо не было.

Контессина потеряла ребенка. Джиневра своего доносила и родила, малыша назвали Пьерофранческо. Мадаллена тоже родила мальчика — еще более смуглого, чем она сама. Третий сын Козимо получил имя Карло.

Из Флоренции примчались все: Козимо, Наннина, Лоренцо и доктор семьи. Контессина долго была между жизнью и смертью, а очнувшись, узнала страшную новость: детей у нее больше не будет.

Она вернулась во Флоренцию только осенью, где была все это время Мадаллена, не хотелось даже думать.

Едва встала на ноги, как Козимо объявил, что у него есть к жене просьба:

— Донателло будет делать твой портрет, нужно позировать.

Давид Донателло уже красовался во дворе, приводя кого в восторг, а кого в ужас. Контессина усмехнулась:

— Обнаженной?

Муж чуть смутился:

— Нет, что ты! Это будет бюст в римском стиле.

Ей было все равно, но Донателло оказался прекрасным собеседником (и чего о нем говорили, что несдержанный нахал?), он умел рассмешить, лепил быстро и как-то весело, попутно болтая обо всем, например, рассказывал, как создаются скульптуры. А еще о том, что фламандцы давно пишут картины маслом на холсте.

Это услышал Козимо, заглянувший посмотреть, как движется работа. Согласился:

— Я видел в Брюгге. Они что-то добавляют в краски, чтобы те сохли быстро. Но мне не нравится, это все равно не вечно.

— Ничто не вечно, даже мрамор, — отозвался Донателло.

— Все равно память в архитектуре сохранится надолго. Я финансирую строительство зданий, потому что хорошо знаю Флоренцию. Рано или поздно она прогонит Медичи, но останутся построенные здания.

— К чему тогда вам моя работа? Разве что барельефы…

Давид Донателло действительно был необычен для Флоренции. Статуи всегда стояли в нишах, а Давид отдельно на постаменте. Непривычно…

Козимо спокойно отозвался:

— Это для души. Почему ты снова в грязной одежде, разве тебе не принесли красивый кафтан и плащ?

Донателло махнул рукой:

— Принесли, мессир Медичи, но мне в нем неудобно. Если хотите, можете забрать его обратно.

— Уже забрал, — усмехнулся Козимо. — Выкупил у хозяина таверны, в которой ты его заложил. Денег нет? Мог бы сказать мне.

— Есть деньги… наверное, есть… Мне правда в нем неудобно.

— Ну, ходи как пожелаешь, — вздохнул Медичи.

Донателло и впрямь ходил едва ли не в рванье, Козимо решил, что скульптор может простыть в таком наряде и приказал купить для него красный кафтан и теплый плащ. Но уже через три дня эти вещи в их палаццо принес владелец таверны:

— Вот, мессир Медичи, это заложил Донателло.

А деньги у скульптора действительно были, они лежали… в корзине у всех на виду. Донателло разрешил своему слуге-любовнику брать оттуда, если понадобится. Парень попался честный, а когда все же взял несколько больше, чем ему полагалось за работу, то предпочел от хозяина уйти. Донателло бросился за любовником следом и гнался до самой Феррары, однако вернуть не смог.

— Я жениться решил, хозяин. Не всю же жизнь свой зад подставлять…

Бюст Контессины Донателло удался, впрочем, как и все остальные скульптуры. Она смотрела на свою копию и пыталась понять, как удается скульптору схватить самую суть — бронзовая Контессина была похожа не на нынешнюю, уставшую от невзгод, а на ту девушку, которая добилась от дядюшки брака с Козимо де Медичи.

Мадаллену она увидела через полтора года при самых тяжелых обстоятельствах.

Им с Козимо пришлось принимать в Кареджо нежеланного гостя — своего дальнего родственника Федериго Медичи. Он был разговорчив, этот сорокалетний мужчина, хвалил виллу, красоту Контессины, еду, погоду, хотя уж ее-то хвалить было не за что, слуг — все подряд, а Контессина не могла отделаться от липкого ощущения лжи. Все до единого слова казались фальшивыми. Но придраться не к чему.