Наталья Павлищева - Черная башня

— А ты спрашивал моего согласия, Козимо? Ты просто приказал!

— Ринальдо мог тебя уничтожить.

Контессина отвернулась, чтобы Козимо не заметил все же выступившие слезы.

— Он и обещал это сделать, только сначала желал расправиться с тобой у меня на глазах.

Козимо подошел к жене, вдруг опустился перед ней на колени, уткнулся лицом в ее бессильно опущенные руки:

— Контессина, я тебя не достоин.

Когда-то, услышав подобное признание, юная Контессина посмеялась, мол, не спорю. Теперь сил на это не осталось. За несколько лет столько всего навалилось, что хотелось одного: уехать в Кафаджолло надолго и не видеть никого и ничего.

Что она и сделала на следующее же утро.

Козимо проснулся от какого-то грохота… Жены рядом не было. В эту ночь она не повернулась к нему, оставшись лежать спиной. Не спала, он это слышал, пока перед рассветом не заснул сам. Козимо не знал, что говорить и что делать. Он мог плести хитрые сети для врагов, просчитывать их поступки и догадываться о намерениях, мог жестоко расправляться с неугодными или потакать тем, кто вызывал уважение, но он совершенно не понимал, как быть с женой.

Контессина никогда не укоряла, даже после рождения Карло, никогда ничего не требовала, она все делала и решала сама. Ему было удобно, а потому не противился. Оказалось, что ей во всем доверяли отец и мать, Контессина спасла его из лап Доменичи, а теперь вот оказалось, что и от Альбицци. Но если бы сам Ринальдо не сказал, это так и осталось тайной.

Но почему?! Почему она не попросила взять с собой в Венецию, осталась и ходила по лезвию ножа целый год, каждый день рискуя жизнью? Почему потом, когда вернулся, не рассказала? Тогда в Синьории не могла, это понятно, но почему и потом тоже?

Накатывала обида. Он давно привык чувствовать себя во главе семьи во всем. Да, Аверардо называли волком этой стаи, но правил всем он, Козимо. Домашними делами никогда не занимался и не интересовался, для этого и была Контессина, как дома у отца Наннина. Но Наннине в голову бы не пришло влезать в дела мужа вне дома. Почему же Контессина решила, что вправе делать это?

В запале он даже забыл, что жена спасла ему, и не только ему, жизнь.

Справедливый в делах и бережный в отношениях с подопечными гениями, Козимо умел быть несправедливым и даже жестоким к той, которой столь многим обязан.

Контессина тоже не спала, она слышала, как возмущенно сопит муж, лежала тихо, сдерживая дыхание, разговаривать не хотелось совсем.

Услышав, что супруг наконец задышал ровно, как дышат спящие люди, она тихонько поднялась и поспешила позвать служанку:

— Санча… только никого не буди. Ты мне нужна.

— Да, госпожа…

Козимо действительно заснул перед рассветом. Показалось, что лишь смежил глаза, как вдруг этот грохот!

Он метнулся к окну, поскольку шум доносился из патио. Внутренний двор так и не привели в порядок. После того как Козимо поселил в доме Коссу с Имой, Контессина перестала интересоваться ремонтом и больше не придумывала ничего. А потом Козимо затеял строительство нового дома, возиться со старым и вовсе оказалось ни к чему. В патио стояли лишь несколько деревьев в кадках, Давид и бюст Контессины, который Козимо заказал Донателло после рождения Карло. Это выглядело подхалимством, он действительно не знал тогда, как задобрить жену.

Именно этот бюст, вернее, его осколки Козимо и увидел посреди патио. Над уничтоженным творением Донателло стояла сама модель, озирая содеянное. Контессина была одета, причем в дорожный плащ.

— Санча!

Служанка стояла, в ужасе прижав пальцы к губам.

— Прикажи убрать вот это. И еще… пусть сегодня же хорошенько вытрясут балдахин, в нем скопилось много пыли. Поторопись, нам пора.

Когда Козимо, спешно накинув халат, сбежал вниз, за Контессиной уже закрылись ворота. Не бежать же за уехавшей женой в халате? Козимо немного постоял и вернулся обратно в спальню — досыпать. Все женщины капризны, даже самые умные. Прав был Никколи, когда говорил, что жениться не стоит вообще.

На что она обиделась — что не догадался о ее тайных проделках? Или что оставил во Флоренции? Могла бы хоть намеком дать понять, что оставаться боится.

Козимо не чувствовал себя виноватым. Он попросил прощения, но Контессина осталась безучастна.

В конце концов Козимо мысленно махнул рукой: вернется, куда она денется! Есть другие более важные дела.

А Контессина была уже далеко. Она взяла с собой одну верную Санчу и совсем немного вещей.

Возница оглянулся:

— Куда ехать, госпожа? В Кафаджолло?

— Нет, в Кареджо, Пико.

— Но там… — не сдержалась Санча.

— Я помню, что там Мадаллена.

Без Контессины в доме пусто. Даже если Джованни и Пьеро галдят, в чем-то соревнуясь, все равно пусто.

Козимо долго не выдержал, тем более сыновья интересовались, когда мама вернется, а отвечать нечего. Он понимал, куда поехала Контессина — на одну из вилл. Сказали, что в Кареджо, но там Мадаллена, потому он начал с Кафаджолло. Но ни там, ни в Треббио, ни даже в Кареджо Контессины не было. Слуги либо разводили руками, мол, не приезжала, либо отвечали, что уехала.

Обнаружив, что в Кареджо нет не только Контессины, но и Мадаллены с сыном, Козимо ужаснулся: что, если это происки Альбицци?!

Он возвращался домой, полный самых мрачных предчувствий, но стоило войти в дверь, как услышал… детский визг и смех! Козимо метнулся к внутреннему дворику и замер от увиденной картины.

Вокруг Давида с Голиафом за Джованни с визгом бегал… Карло. За ними снисходительно наблюдал старший брат Пьеро, а в стороне в большом кресле, укутанная до подбородка, сидела Мадаллена, и рядом стояла Контессина.

Увидев застывшего изваянием отца, мальчишки тоже встали. Контессина подошла к мужу и, спокойно глядя в глаза, тоном, не терпящим возражений, сообщила:

— Твоему сыну пора чему-то учиться. Негоже жить среди слуг в деревне. И Мадаллене здесь будет удобней.

Он стоял, не зная, что ответить. Снова сказать, что недостоин жены? Но Контессина уже это слышала. Потому Козимо не стал говорить ничего, он просто крепко поцеловал свою такую строптивую и умную супругу.

На такой поцелуй первым отреагировал Джованни. Он остановился рядом с родителями и восхищенно произнес:

— Вот это да!

Рядом блестел темными глазенками Карло.

В те времена бастарды воспитывались вместе с законными детьми, хотя и не были им равны. Их одевали, обували, кормили, как и родных детей, давали образование, девушек выдавали замуж, выделяя приданое, а юношей обычно определяли на церковную стезю. Карло не исключение, он стал монахом и даже настоятелем монастыря, сделав очень приличную карьеру.

Его мать Мадаллена долго не прожила, выпитый яд давал о себе знать, но до последнего вздоха она жила в семье Медичи в их доме, за ней ухаживали и не считали обузой.