Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Ордынский узел

Шведов подкараулили на днёвке. Их обложили с трёх сторон и, дождавшись, когда усталые от грабежей чухонских деревень, воины залягут на послеобеденный отдых на поляне вдоль реки, навалились разом по сигналу князя Афанасия. Великий князь Юрий, всё руководство походом возложивший на брата, присутствовал тут же, но никак не проявлял себя до той минуты, когда первая волна конных дружинников не сыпанула лавой из леса на шведский стан. Пешие новгородцы архиепископского полка со всего духу бежали сзади и так страшно выли свой боевой клич, что кони дружинников прибавляли ход. Князь Юрий врубился в жиденький строй королевских лучников, тех, кто успел похватать луки и мечи, первым. И горе было врагам, оказавшимся у него на пути. К концу короткого, как наваждение, боя он был забрызган кровью с головы до пят, доспехи погнуты несколькими молодецкими ударами, но сам князь не получил ни малейшей царапины.

Воины хозяйничали на вражеских ладьях, оставшихся в живых шведов тумаками сгоняли в одну кучу в середине поля битвы.

— Почти сотня пленных! — князь Афанасий, сбросив шлем, вытирал меч пучком травы, — подвод не хватит своих и их раненых везти.

— Добей… — отрешенно ответил Юрий. Афанасий, недоумевая, вскинул глаза на старшего брата.

— Что непонятного?!! — вдруг приходя в неистовство, заорал Великий князь, — всех, всех добить. И семя крапивного не оставить! Всех, всех…

Князь, задыхаясь от подтупившей к горлу злобы, выхватил копьё у стоявшего ближе ратника и швырнул его в толпу пленных. Толпа, охнув, отшатнулась, оставив на смятой клочковатой траве человека с пробитой копьём грудью. Древко копья мелко дрожало. И началось избиение безоружных. Княжеские дружинники были приучены выполнять команды, не задумываясь. Новгородские ратники оцепенело стояли и смотрели.

Уже на вечерней заре на поле сечи из кустов выбрались трое: два новгородских ратника и молодой парень-свей со скрученными верёвкой руками. Они подошли к хорошо заметному на зелёном лугу свежезасыпанному длинному рву — братской могиле королевских воинов, остановились.

— Ни хрена себе, князь Великий учудил… — сказал один из новгородцев и снял с головы вислоухую шапчонку-подшлемник. — Какая муха его укусила? Где это видано, пленных кончать так немилосердно? Ведь завсегда их или на обмен пускали, иль выкуп за них брали! И на тебе: гром грянул не из тучи…

— А из навозной кучи! — буркнул с сердцем второй. И притянув к себе пленного, вдруг обнял его:

— Поймал тебя, радовался. Как же! Денег заработал! А ты теперь один остался… И значит, Богом ты меченый, грех за тебя деньги брать.

Испуганный швед лишь заморгал белесоватыми ресницами, не понимая. Тогда новгородец ловко распустил хитрый узел на веревке:

— Всё, брат, свободен. Айда с нами в город. Поживешь у меня чуток, а там я тебя на какой-нибудь немецкий корабль и пристрою… И — домой! Фатерланд, понимаешь, фатерланд. Скажешь там: лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой…

Я решился. Последующий день мы провели в приготовлениях. Корнею, как бывалому, я поручил приобрести пару ножей и крепкую веревку. После памятной битвы на постоялом дворе в его воинских способностях я ничуть не сомневался.

— Сапоги бы нам надо…

— Что, в лаптях надоело?

— Стуку от них много.

— Тьфу… — денег у меня ещё поубавилось.

Сам я с котомкой за плечами, из которой торчала ручка лучковой пилы, ни дать, ни взять плотник-одиночка, несколько раз прошёлся по улочкам кремля, примыкавшим к ограде княжеских хором.

Корней явился в охотничью берлогу только к вечеру. Охотничек наш шастал по лесным дебрям и приготовлениям к взятию княжеского дворца не мешал. Князь принес две пары мягких и высоких сапог и два засапожных ножа с насечными комлевыми рукоятками. Была при нём и длинная верёвка, которую, как оказалось, он просто стащил на базаре у зазевавшегося купчины.

— Я с самого начала догадывался, что князем ты родился по недосмотру Божьему, — сказал я. — У тебя все задатки босяка.

— Не лезь ко мне с проповедями, архиерей недоструганный, — обиделся он. — Красть верёвку грешно, а красть девку у князя можно? Между прочим, её ведь сторожат крепко, и коль ты думаешь, что этих мужиков удастся добром уговорить отпустить её с нами, то ты сильно ошибаешься!

Да, мысли о сторожах меня смущали не на шутку: пускать кровь любому человеку, будь он хоть басурман, не говоря уж о братьях-тверяках, я не желал вовсе.

— На-кось, примерь, — Корней бросил мне продолговатую круглую железку. Это была наручь, часть воинского доспеха, защищающая руку от кисти до локтя.

— Странная какая-то! — я показал на ненормально утолщённую середину с пересекавшим её узким пропилом.

— Чтоб лезвие у противника застряло, — снисходительно пояснил Корней. — Только ты и не пробуй, без обыку не получится.

Ночка выдалась как на заказ.

— Хоть глаз коли, язви её в душу! — ругался князь, когда мы, дождавшись самой глухой поры ночи, выбрались из дровяника, где, совсем закоченев, просидели с вечера, боясь пошевелиться. На ночь ворота всех башен детинца запирались, и по его улочкам прекращалось всякое движение. Только ночные сторожа с деревянными колотушками изредка бродили меж темнеющих на фоне звездного неба высоких построек.

Забор, окружавший княжеский дворец, мы одолели без больших затруднений. Плотно подогнанные друг к другу стоячие бревна с заостренными сверху концами были мертвяще холодны на ощупь. Корней, чуть не оторвав мне ухо, взгромоздился на мои плечи и, замерев, несколько мгновений вглядывался в темень по ту сторону забора.

— Ну, пошла милая, — князь легко подтянулся на руках и перемахнул через ограду. Я карабкался по веревке, которую он перебросил оттуда.

— Похоже, не ошибся ты, — просипел Корней. — Собак на этой стороне нет.

Когда мы достигли крыльца, сердце билось у меня между зубами.

— У дверей мечник должен караулить…

— А я думал-гадал: кто нам дверь отопрет? — ухмыльнулся, как слышалось по голосу, Корней.

— Справишься?

— А то…

Стражников на крыльце оказалось двое. Но оба не успели издать ни звука, когда Корней в три пружинящих прыжка взлетел по широкой лестнице на верхнюю площадку. Их мечи так и осталась в ножнах. Корней нанес ближнему стражнику удар в живот и, тотчас кинувшись ко второму, с маху рубанул его ладонью по шее. Первый переломился пополам и, падая, пробороздил лицом по доскам. Второй, замерев с открытым ртом, постоял немного, затем, издав вместо крика тихое шипение, сполз спиной по ребристой бревенчатой стене. Я ощупал их пояса:

— Вот и ключи. А ловко ты их.

— Чего там… Два остолопа. Руку об этого, правда, отбил — у него кольчужка под платьем. Давай, вяжи болезных, — он заворочал в замке ключом.