Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Ордынский узел

И снова голос хозяина возвращает меня в явь: — Аринка ныне далёко живет, аж под самым Торжком. Как увез зятёк пять годов назад, так и дорогу домой забыла. Да и то сказать — замужняя жена! Уж и своих троих родила. Я у них тот год летось две недели гостил… Ах славно покосили!

— Погоди, дядя Тима, — мой голос самому кажется чужим. — А я как сюда попал?

— Дык, прибрёл. Грязный, страшный…Кабы девчонка не пищала, я бы и в дом пустить забоялся. Пёс его знает — кто там под дверью хрипит?

Я всё ещё не могу вспомнить чего-то очень важного:

— А это…ещё кто…кто со мной был?

— Да никого. Меч при тебе был, вон под зипуном висит. Я ещё думаю: вот так каменщичков Господь в постояльцы прислал! Чисто разбойнички…

— Не разбойники мы, дядя Тима.

Я снимаю с пристенка меч. Деревянные ножны в струпьях присохшей тины, рукоять торчит криво. А когда я пытаюсь выправить её, лезвие клинка легко переламывается возле самых усков. Это меня окончательно доконало. Боже мой! Закатиться за тридевять земель, каждый миг опасаясь быть опознаным в чужом городе, где милостью можно считать если повесят сразу, а не после лютых допросов, и в одночасье потерять единственного товарища и единственную ниточку в своем расследовании — пленную татарочку! За это московский князь по головке не погладит.

Таких новостей хватило б убить горем даже лошадь! И что в итоге? Маленький сопливый подкидыш и поломанный меч? Стоило стараться!

Я сел на хозяйскую лежанку и, схватившись за виски, застонал от тоски. Выть, правда, пришлось вполголоса, чтоб не разбудить дитя. Старый охотник подсел рядом и, приобняв меня за плечи, укоризненно сказал:

— Не-е! Не та пошла молодежь. Да разве раньше мужик бы так нюни распустил? А ты… Ладно, ладно, уймись! Айда, чего покажу…

Он помог мне встать и, придерживая как тяжелобольного, завел на свою половину. На широкой лавке, на бочку, положив щёку на сложенные ладошки, спала женщина. Это была Салгар.

— Вот она тебя и привела. На себе дотащила. Чудо, что ты дом мой узнал. А как за порог, так окончательно сомлел, обеспамятел. А тут стража по улицам туда-сюда проскакивать стала. Весь город, прямо, всполошили вы.

Хозяин рассказывает это шёпотом, боясь разбудить спящую, и потихоньку тянет меня прочь.

— А ведь я бы тебя, паря, выдал стражникам! Да-а, — он вздохнул, давая понять, что сделанного не воротишь. — Вот их благодари, что не в темнице сейчас валяешься. Особенно вот её! — он показал шишковатым пальцем на тихо покачивающуюся зыбку. И сказал с неожиданной слезой в голосе:

— У меня ведь кроме Аринки ещё двое было, да всех Господь прибрал, как и хозяйку мою, царство небесное. А уж как я деток люблю…

Туман в моих глазах помалу рассеялся, утихла чуток и боль в голове. Я обнял старого обманщика и сказал:

— Сволочь ты плешивая! Что ж ты мне голову морочил?!! Убить тебя мало.

И, вкладывая ему в ладонь монету, докончил:

— У Ярцевых не бери, у них слабая, лучше до Волковых добеги — мы только у них последние разы брали… Да крынку почище с собой захвати!

Последнее указание пропало даром, бобыля рядом уже не было. Вдали, где-то в конце улицы, загоготали потревоженные гуси.

На двенадцатый день после Пасхи подобревшие на время тверяки принимали большого посла из Москвы. Воскрешение Господне, как известно, смиряет грубые нравы, а потому прискакавший на княжеский двор посольский гонец с просьбой к Михаилу Ярославовичу принять московских посланцев, не был, как обычно, посажен в темницу. Грамоту от москвитян князь также против обыкновения не разодрал, а гонцу сказал:

— Пущай приезжают, поговорим…

Гонец тотчас ускакал в обратный путь, благодарно крестясь на каждую встречавшуюся колокольню.

Посольство, а паче возглавляющего его боярина Романа Кирилловича, верстах в трёх за тверской околицей встречал нарочно посланный почётный караул, в челе которого на вороном жеребце утвердился старший из сыновей бывшего великого владимирского князя — Дмитрий. За глубоко посаженные карие, почти чёрные, с красноватым отливом глаза в народе его прозвали Грозные Очи. Дмитрий своего прозвища не любил и частенько обещался: «Как услышу — выпорю!».

— Ой-ой-ой, — пужался народ.

Завидев два возка посольства, сзади которых тянулась охранная полусотня в сине-красных московских кафтанах, тверские сошли с коней: рад не рад, а соблюдай обряд. Верхом остался только княжич, и когда передний возок поравнялся с ним, он, до самой гривы поклонившись боярину, сказал густым мужичьим басом:

— С благополучным приездом, Роман Кириллович! Желаю здравствовать.

Посол, щуплый старичок лет пятидесяти пяти с острым лисьим личиком, выкарабкался из тележной кибитки — ноги затекли. Как был в богатой собольей шубе, медленно опустился на колени у копыт княжьего коня.

— Благодарение Богу, добрались… Здоров ли великий князь Михаил свет-Ярославович? С поклоном мы к вам.

— Отец здоров, чего и вам желает! — Дмитрий остро глянул в посольские глаза: не издевается ли хитрая московская рожа? Уж им-то бы хотелось у князя Михаила здоровья поубавить.

— Пожалуйте в стольный град, — Дмитрий снова поклонился и, дождавшись, когда посол, старчески кряхтя, взберется в кошевку, заорал:

— Первая сотня спереди, вторая — сзади. Трогай!

Сам, нарушая торжественность строя, зарысил рядом с посольским возком. В городе разом, по команде, затрезвонили церковные колокола.

В тот день тверской великий князь посольства не принял. Не в отеческих обычаях вот так сразу, не успели приехать, о больших государственных делах толковать. Прямо насмешка могла получиться! Послам, чёрт их принес, отдохнуть с дороги не помешает.

Приехавших водили в мыльню. Понятно, только посла с его подручниками, боярскими детьми. Посольские стражники — люди военные, обойдутся. Стражники отсыпались в сарае на широком епископском дворе, что был отведён посланнику на постой, да ходили за стены крепости купаться. К вечеру весь архиерейский двор был утыкан копьями — на длинных, серых от вьевшейся грязи и пота, древках висели сполоснутые в реке московские порты. Копье с маху всаживалось в бревенчатый тын и вешало готово…

Осанистый, ещё молодой, дородный телом епископ Варсонофий проходя по дорожке к своим палатам, недовольно оглядел всю эту сермяжную живопись, но, вздохнув, смирился. Случившиеся на дворе московские воины встали на колена. Варсонофий широким взмахом окрестил полуголых стражников и висящие за ними исподники.

— Мир вам, дети мои! — сказал. И снова отчего-то вздохнул. Наверное, подумал о войне, которая с малыми перерывами бушует между тверским и московским князьями. Уже который раз ему, духовнику, приходится мирить не в меру передравшихся владетелей. Каждый поход той или другой стороны, а они случались чуть не по два раза на год, оканчивался выставлением денежного счета, разменом пленными боярами и воинами да целованием договорных грамот. Церковные иерархи выступали при этом зачинщиками и поручителями их исполнения. Конечно, все свои обещания князья удивительно быстро предавали забвению и снова малообжитые дебри от Ладоги до Вятки оглашались душераздирающими воинскими песнями и стуком мечей о щиты. Только святая греческая вера спасала этот бедный потерянный народ во главе с одичалыми предводителями от окончательного самоистребления.