Юлия Нелидова - Дело о сорока разбойниках

– Как мы вас, Иван Несторович, отпустим? – проронил он, стараясь придать голосу как можно больше важности и покровительственности. – Вашими усилиями две эпидемии побеждены, Батыршин на вас молится за вашу исправную службу на прививочных станциях.

– Боровский справится без меня. А я… увольте, Алексей Павлович, я больной человек. Правильно обо мне Дункан говорил, что я умом повредился. Так и есть. Не могу работать, прошлое не отпускает. Натворю бед. Зачем оно вам? Петр Фокич один десяток врачей заменит с его неуемной энергией и дотошностью. Я за него ручаюсь.

Тверитинов покачал головой.

– Что ж вы делать будете? Куда податься желаете?

– Я собираюсь оставить медицину, – опустил голову Иноземцев. – Может, и навсегда. Не знаю.

– Оставить медицину? – переспросил градоначальник, поморщившись. – Вы смеетесь? Все столь глубоко серьезно?

И бросил на Ивана Несторовича удивленный взгляд. Но, оглядев того с ног до головы, отвернулся, будто найдя решение доктора отказаться от медицины вполне соответствующим его разнесчастному и жалкому виду. Вернулся за свой стол, пошелестел какими-то бумагами.

– Попробую, конечно, что-нибудь сделать. Но обещать – не обещаю. Мухаммад-Ханафия Алюкович может воспротивиться. А я супротив Батыршина идти не могу, как-никак он городской врач.

С Батыршином пришлось отдельный разговор вести. Но страдания молодого человека были как на ладони для старого и опытного доктора. Давно понял он, что ненадолго в Туркестане тот задержится со своим нелюдимым и скрытным нравом, да и нервные расстройства его давно сдиагностировал, ежели б не которые, оставил бы за ним после себя должность городского врача. Поглядел на осунувшегося, бледного, со шрамом на лице Ивана Несторовича и сожалеюще махнул рукой.

В первых числах ноября Иноземцев и сияющий счастливой улыбкой Давид прибыли в Самарканд, к городскому вокзалу, и уже устроились в вагоне первого класса, чтобы добраться до Чарджуя. Доктор принял безоговорочное решение ехать прежде в столицу, подать запрос на опекунство, дать мальчику новое имя, отчество и фамилию. Замкнуть родовой круг, исполнить фамильную традицию, почтить честь основателя рода, выходца из персидских земель. А после уже уехать куда-нибудь в Европу и посвятить остаток дней воспитанию и образованию Давида.

Но в Туркестане оставалось одно незаконченное дело.

И потому Иноземцев сделал остановку в Чарджуе. Пока Давидка будет прощаться с родными краями, Иван Несторович хотел совершить поход к Аральскому морю.

Одному бы ему туда нипочем было не добраться.

Пришлось пойти на маленькую хитрость. По приезде в Чарджуйский уезд он тотчас же отправился к своему старому знакомцу – ротмистру Александру Минаевичу Полякову, который все еще служил начальником железнодорожного управления. Застал его в кабинете штаб-квартиры управления. Ничто в ней не изменилось – тот же стол, книги и папки аккуратно разложены на полках, большой старинный глобус в углу и подробная карта Туркестана и части русских владений в Средней Азии, а рядом повесили еще и новую карту – Закаспийской области и Закаспийской железной дороги.

Не изменился и сам Александр Минаевич, радушно принял доктора, долго расспрашивал о том, как тому в Ташкенте жилось. Головой покачал, поохал на нездоровый вид Иноземцева, посочувствовал шраму, потом и про своих знакомых из столицы Туркестанского генерал-губернаторства стал вспоминать, интересовался, как у тех обстоят дела.

– Я к вам по весьма важному и безотлагательному делу, Александр Минаевич, – наконец решился Иван Несторович, – которое касается Юлбарса.

– Юлбарса, – с волнительной мечтательностью повторил Поляков. – Уж, слава богу, того разоблачили. Говорят, дело в горах было.

– Да, в Чимганских горах, на плато Пулатхан. Я был при отряде казаков военным врачом.

– Да что вы говорите! – удивленно воззрился начальник управления. – Лично? Видели, как Бродячего Тигра, атамана то бишь, убили?

– Он умер у меня на руках. Ведь я как раз и был на поимку его послан, потому что знал того в лицо… Лично…

Раскраснелся от волнения Александр Минаевич, распыхтелся. Еще с четверть часа пытал Иноземцева, просил все до мельчайших подробностей поведать, как выследили, как взяли, сколько человек было, какое оружие использовали. Сиял при этом как начищенный самовар, усы свои потирал, рад был, что из первых уст такую историю слышит. Будет, ух будет, чем потешить сегодня Евгению Петровну, а заодно все железнодорожное общество. Но Иноземцев поведал Полякову только то, что господин Маев в «Туркестанских ведомостях» написал под тщательную диктовку начальника Ташкентского уезда и градоначальника Ташкента, полковника Тверитинова, хотя и того было достаточно, чтобы расположить бывшего полицейского. Правда, рассказ о шкуре тигра его озадачил и даже расстроил. Как старый ищейка с большим полицейским опытом, он не поверил в эту историю, сочиненную наспех Дунканом, и удивленно развел руками, когда Иноземцев сообщил, что тоже был свидетелем оптической иллюзии.

Тут Иван Несторович и поспешил отвлечь внимание ротмистра.

– Но самое главное, – проговорил доктор, – а того я никому прежде не рассказывал, – владел Юлбарс несметными сокровищами. Припомнить бы… – он сделал задумчивое лицо, почесав переносицу под оправой. – Ах да! Сокровища храма Окса.

Вдруг Поляков изменился в лице, брови его взметнулись вверх, и он невольно повел подбородком в сторону, словно ослышался, а в глазах вспыхнуло пламя тревоги и неверия.

– Да что вы такое говорите! – проронил ротмистр. – Храма Окса? Именно, что храма Окса? Вы не ошиблись? Так ведь недостающую часть до сих пор ищут, не могут найти.

И тотчас позабыв и о тигре, и о шкуре, бросился к полкам с фолиантами, бюварами, стал искать что-то, пыхтел, кряхтел, вынимал целые стопки, роняя листки бумаги на пол. Когда нашел, вернулся и сел обратно за свой стол.

– Вот, поглядите, – произнес он, открывая кожаный бювар и слюнявя пальцы, принялся листать подшитые вместе разнообразные газетные вырезки, испещренные разнообразным шрифтом – и английскими буквами, и французскими, и немецкими, фотографические снимки имелись на них, зарисовки, карикатуры.

История этих сокровищ шла аж с 1877 года, когда текинцы обнаружили неподалеку от Амударьи множество всяческой золотой посуды, оружия, статуэток и монет величайшей древности. Ученые относят эти предметы к греко-бактрийскому периоду, когда славная река Амударья звалась «Окс» и была не просто рекой, а самым настоящим речным божеством, которому сей храм и воздвигли. Ничего не смыслившие в истории и тем более не знавшие исторической важности сих предметов, местные аборигены продали их караванщикам как лом. Те свезли все в Индию, а уж в Индии вездесущие и зоркие англичане и усмотрели в золотых безделках неоспоримую ценность, выкупили у караванщиков и отправили в Британский музей. Ученые мужи, посчитав предметы, коих, по разным историческим исследованиям и записям касательно оного храма, должно было около пяти тысяч наименований, объявили о большой недостаче. Нашлось-то всего две тысячи. Перечислялись потерянные золотые шлемы армии самого Александра Македонского, необыкновенной красоты ларцы с золотыми ножками в виде львиных лап, кинжалы, украшенные мордами ланей, и огромная статуя самого Македонского, отлитая из чистого золота. В одной из статей рассказывалось, что ее распилили и растащили по кусочкам разбойники. В другой – что статую удалось спасти жрицам храма, но для того они ее тоже распилили на несколько частей и зарыли где-то неподалеку. Храм часто подвергался нападениям, потому подношения прихожан, что и составляли главным образом совокупность сокровищ Окса, прятали по берегам Амударьи.