Михаил Хейфец - Секретарь тайной полиции

Но было у него одно весьма уязвимое место, которое давало Клеточникову реальные шансы на успех службы в Третьем отделении: не было у генерала глубоких и серьезных знаний, чтобы досконально разбираться в специальных тонкостях порученных его экспедиции (отделению) дел. Вдобавок дела эти, сложные, запутанные, требовали еще и большой черновой работы, а ее Кирилов избегал делать всю жизнь: для подобной работы он всегда имел так называемого «человека-перо»!

Чем больше старый паук приглядывался к Клеточникову, тем больше старательный секретарь казался ему редкостной находкой: память у него исключительная, трудолюбие невероятное, и думает при этом только о службе. А главное, простец: из благодарности, что приняли его на службу, готов работать дни и ночи. Кирилов, подобно всем необразованным и хитрым выскочкам, презирал сообразительность людей порядочных, и теперь ему казалось, что он нашел в Клеточникове искомое и нужное существо, ту самую обезьяну из пословицы, которая будет таскать для него каштаны из огня и получать взамен денег генеральское хорошее отношение. Не то что прежний, уволенный нынче секретарь, корыстный и вечно пьяный Праскухин…

Осторожно нащупывая почву, Кирилов при первом разговоре был ласков с новым помощником делопроизводителя.

— Давайте попробуем ваши силы в составлении резюме. Не теряйтесь, Николай Васильевич, не унывайте от неудач — не боги горшки обжигают…

Клеточников быстро познакомился с самыми пухлыми делами и извлек из них краткие и существенные выводы, самую суть для прочтения начальству, — «резюме».

— Вижу ваш рост, — снисходительно одобрял шеф. — Но вот до вас со мной работал Праскухин, так он все гораздо быстрее делал. Попробуем-ка достичь высшего… — и Кирилов, не в силах закруглить фразу словом, закруглял ее движением пальца.

Новому секретарю поручили просматривать отчеты губернских жандармских управлений и на их основе составлять сводные ежедневные рапорты о политических событиях в провинции.

Наконец Кирилов перестал притворяться деликатным и внимательным и заговорил с чиновником привычным языком, и к тому же сразу на «ты»:

— Вот что! Сделаешь до послезавтра мой доклад министру внутренних дел о политической ситуации в Петербурге. Да смотри не забывай, кому пишешь! Не тебе нести ответственность, твое дело словечки там разные подобрать, русский язык, а за дело кто отвечать будет? Кирилов. А меня люди знают. Так что работай как следует, а я потом посмотрю, может, вообще порву, — тут он подергал пальцами вверх и вниз, — и выброшу.

— А как со сведениями, ваше превосходительство?

— Все секретные материалы канцелярия будет давать тебе сколько требуется. Ну, приступай, Николаша, — так он называл Клеточникова нечасто, только когда хотел по какой-то причине выразить ему свою приязнь, — а я пойду погуляю, мне надо на свежем воздухе мысли собрать для доклада…

Доклад у Клеточникова вышел отличный. В виде исключения ему даже выдали к празднику наградные.

Так, постепенно, шаг за шагом, помощник делопроизводителя Третьего отделения стал помощником управляющего тайной экспедицией, стал его «невидимкой», его «референтом по особо важным делам», или, выражаясь языком того времени, его «пером».

Ну как было не оценить такого незаменимого работника! Его даже стали приглашать на узкие вечеринки руководителей тайной полиции. А в конце концов Кирилов расщедрился и выхлопотал секретарю награду — орден Станислава третьей степени. Жалованье Клеточникова стремительно возрастало от месяца к месяцу: вместо тридцати — сорок, потом пятьдесят, семьдесят пять, сто, сто двадцать пять рублей в месяц! И наградные — сто, двести, триста рублей!.. Кирилов не жалел для своего чиновника казенных денег. Пусть знает! Пусть чувствует! Пусть старается!

И Клеточников старался. Только — не для Кирилова.

К исходу третьего месяца службы Клеточникова в полиции у Александра Михайлова, помимо клеенчатой тетради со списком агентуры, оказался десяток других тетрадей. В них находились копии важнейших политических доносов, составленных и штатными агентами и добровольными осведомителями Третьего отделения.

Михайлов — Дворник и Николай Морозов — Поэт только диву давались, читая нелепости, нагороженные в этих сочинениях. Особенно поражали их фантастические истории, которые складывала о них самих, о революционерах, пылкая студенческая молодежь. Все подобные истории заносились аккуратно в дела Третьего отделения, анализировались там и изучались, хотя на девяносто девять процентов это были самые невероятные выдумки.

— Авантюрный роман! — улыбался Михайлов. — Необыкновенные похождения нигилистов в Петербурге, или…

— …Или новые приключения Гулливеров среди лилипутов! — подхватывал Поэт. — Александр, кстати, ты обратил внимание, в каком-то доносе упоминается, что студент Исаев из Технологического института крамольно разговаривал в присутствии шпика. Я знаю этого студента и думаю, что шпик прав — Исаев действительно очень способный малый и очень опасный для правительства человек. Поэтому к нему стоит, пожалуй, присмотреться.

Сведения Клеточникова Михайлов считал бесценными для организации. Бутылкой шампанского отпраздновал он, всегдашний трезвенник, большое событие в их работе: Клеточникову поручили составлять списки секретной агентуры для получения денег.

— А ведь в тебе, Николай Васильевич, — сказал он, поднимая бокал, — писатель пропадает. Ты всю эту свору так описал в клеенчатой тетради и снаружи и изнутри, что они прямо как живые стоят у меня перед глазами. Ну, за успех!

Оба выпили.

— Может, когда-нибудь и напишу о них обо всех по-настоящему, — вырвалось у Клеточникова. Но он тут же усмехнулся и сыронизировал: — Все тем же жемчужным почерком буду писать романы о тайной полиции.

— Конечно! После победы революции! — с удовольствием поднял Михайлов вторую рюмку.

Драгоценного своего друга вожак подполья берег, как святая святых. Ему запретили встречаться с кем-либо, кроме Наташи и Дворника, запретили заходить куда-либо, кроме Наташиной квартиры. О его существовании не знали, за исключением четырех-пяти человек, даже в Центре партии, а подлинную фамилию Агента знали первое время только Дворник да Поэт. Когда к Михайлову приставали товарищи: «Из каких источников у тебя, Дворник, такая поразительная осведомленность?» — он лишь болезненно морщился и жаловался:

— И так буквально каждый знает у нас обо всех делах, хотя заранее договаривались, что знать будут не больше, чем должны знать. Неужели нельзя хоть эту единственную настоящую тайну иметь в секретной организации?