Донато Карризи - Женщина с бумажными цветами

– И больше о ней ничего не известно? – спрашивал Гузман.

– Ничего, – отвечали ему.

В престижных салонах открыли настоящую охоту, чтобы узнать ее имя, и охота превратилась прямо-таки в азартную игру. Когда же Гузман попытался раздобыть о ней побольше сведений, то быстро понял, что девушка, похоже, сама напускает тумана вокруг тайны своего имени. Она развлекалась тем, что распространяла о себе всякие небылицы и пускала в ход сразу по нескольку воображаемых имен, – все, разумеется, в сговоре с подружками.

Ясное дело, все самые привлекательные и страстные парижские воздыхатели соперничали, стремясь завоевать сердце прекрасной незнакомки. Но, как истинные джентльмены, они заключили договор: преимущество за тем, кто первым узнает имя девушки.

Однако пока единственной хранительницей этой информации была она сама, а потому претенденты рискнули ей представиться и задать вопрос напрямую. Претендентов пришло много, но все остались ни с чем.

В ходе одной из клубных вечеринок Гузман вдруг встал и вышел со словами, что тоже хочет попытать счастья, причем абсолютно уверен в успехе.

Присутствующие восприняли это заявление с плохо скрытой иронией и тихими смешками. Гузмана все любили, но никому из компании и в голову не могло прийти, что именно этому коротышке удастся добиться хотя бы минимального успеха.

Даже если судьбе будет угодно, чтобы он угадал имя девушки, очень мала вероятность, что он сумеет ее заполучить. Но никто ему этого не сказал. Напротив, друзья всячески одобряли это предприятие и подбадривали смельчака, отчасти и потому, чтобы потом всласть посмеяться над его провалом.

– Ладно, приятель, – сказал один из компании, – мы все готовы ударить по рукам и прекратить ухаживания, ну, скажем, на пять месяцев. Как раз через пять месяцев в испанском посольстве состоится большой бал и вам представится возможность очень близко с ней познакомиться.

Гузман принял условия, ему даже в голову не пришло, что те, кого он почитал за людей искренних, его обманывают. Многие из них расценивали такой договор не как зло, а как способ восстановления справедливости: будет правильно, если Гузман заплатит за собственное высокомерие. Хороший урок пойдет ему на пользу.

Сам он насмешки не почувствовал: такие вещи его не заботили. Ему было о чем подумать. Надо было наметить план. На его осуществление отводилось всего пять месяцев.

Если он хотел, чтобы девушка в него влюбилась, сначала надо было узнать, что такое любовь. Что есть та истинная сердцевина чувства, которая тысячелетиями движет мир вперед.

Однако если он спросит об этом мужчину, то получит мужскую точку зрения, а если спросит женщину – получит исключительно женскую. В любом случае он добудет только частичную информацию, которая не годится.

А потому он отправился к единственному человеку, который располагал ответом на оба вопроса сразу, поскольку не был ни мужчиной, ни женщиной, точнее, был и тем и другим.

К знаменитому марсельскому гермафродиту.

Мадам Ли по-прежнему держала прачечную и заботилась о чистоте белья и репутации своих сограждан. Когда Гузман перешагнул порог туманной пещеры, ему словно снова стало двенадцать лет.

Ничего не изменилось. Ни густой ароматный пар, что придавал сладостную загадочность этой преисподней, ни знакомое упоительное ощущение внизу живота, какое всегда возникало, когда он разбирал белье каких-нибудь дам из высшего общества.

Его повзрослевшая чувственность смутно ощущала: вот-вот что-то должно произойти.

Владелица заведения появилась, резко отбросив бамбуковую занавеску. Казалось, она не идет, а летит. Гузман отметил, что с тех пор она ни капельки не постарела. Чтобы скрыть щетину на лице, она все еще пользовалась обильным гримом, но щетина давно поседела и теперь легко маскировалась пудрой, что придавало лицу более женственный вид.

Мадам Ли узнала его сразу, но решила не подавать виду.

– Что вам угодно?

Тогда Гузман вытащил из кармана пальто пару женских панталончиков, которые принес специально.

– За этими панталонами я гнался до самого вашего двора, – сказал он.

Мадам Ли не ответила.

– Панталоны вечно норовят удрать, – продолжал Гузман, – но всегда возвращаются.

Мадам Ли молчала.

– А вот рубашки более благовоспитанны. Гетры слишком застенчивы, а вот крахмальные воротнички… Рубашки, те куда благовоспитаннее. Гетры очень застенчивы, а вот крахмальные воротнички…

– …Ужасно ленивы, – продолжила Мадам Ли. – Ты что, опять ищешь работу рассыльного?

– На этот раз мне нужно много больше. Я хочу узнать, что такое любовь.

– Зачем тебе?

– Хочу получить сердце женщины.

– Хочешь им завладеть?

– Нет, отец уже объяснил мне, что обладание – самая большая из ошибок, какую можно допустить по отношению к любимому человеку. Я хочу только взять ее сердце взаймы.

– Она красивая? – резко спросила Мадам Ли.

– Очень, – не колеблясь, ответил он.

Мадам Ли внимательно его оглядела, видимо оценивая реакцию.

– А ты знаешь, что ты просто урод, Гузман?

Ему впервые сказали это в лицо, но он не смутился:

– А что, это может изменить мои планы?

– На самом деле не может.

Он приободрился. Тогда Мадам Ли уселась на край одной из каменных ванн и сложила руки на животе, словно собираясь отдохнуть.

– Если хочешь узнать ответ на свой вопрос, тебе придется совершить длинное путешествие. Ты готов?

– Я уже так много путешествовал, что для меня это не проблема. Куда я должен ехать?

– В одной из долин Южного Китая, в провинции Юньнань, живет очень древний народ. Если отправишься туда, найдешь то, что ищешь.

– А почему? Что такое происходит в этой провинции?

– Каждый год, по весне, там поют горы.

Гузман проехал тысячи километров, он потратил тридцать пять дней на то, чтобы добраться до места, и ровно столько же ему было нужно, чтобы вернуться. До большого бала в испанском посольстве оставалось еще три месяца.

Долина, о которой говорила Мадам Ли, была затеряна в горах. В ней обитала древняя народность мяо, известная еще как хмонг. Они жили в горах и благодаря обособленности сохранили свои традиции, уберегая их и от жестокости завоевателей, и от веяний современной цивилизации.

Гузман ехал на коне по дну узкого ущелья, где было всегда темно, потому что солнечный свет туда не проникал, застревая где-то наверху.

И вдруг в конце тесной горловины его глазам открылась ярко-зеленая долина, зажатая горами. Проводник-китаец указал на пейзаж с тем выражением лица, которое на всех языках означает одно: «Мы на месте».

Стояла весна, и вся природа окрасилась в изумрудные тона.