Донато Карризи - Женщина с бумажными цветами

Он знал, что теперь это вопрос времени. Рано или поздно желание, которому не суждено осуществиться, разрушит отношения Исабель и Гузмана изнутри, как термиты разрушают прочные здания.

Но все и навсегда изменило не время, не новое стремление Исабель и не старания Дави.

Об этом вдруг неожиданно позаботился Гузман.

Стояли дни, когда по утрам землю покрывает густой туман. Он появляется, и все перестает существовать, уплывает куда-то, рассеивается. Все.

И над землей туман висит, и жизнь под тем туманом спит.

Туман лежал белоснежным покровом в тот день, когда Гузман решил уехать. Никого не предупредив, не взяв с собой Исабель. С самой первой встречи они впервые расставались больше чем на несколько часов.

В это утро стоял туман и шел частый-частый, почти невидимый дождик.

Гузман разбудил Исабель, легонько поцеловав ее в лоб. Он взял ее за руку и сказал, что уедет всего на неделю. Она улыбнулась через силу, ласково провела рукой по его лицу и ни о чем не спросила. Но сразу заметила, что глаза его лгут.

Потом подошла к окну, потому что хотела помахать ему рукой, когда он уходил, пока туман не поглотил его.

Итак, человек дыма исчез, а весь мир вокруг дымился туманом.

Этот молочно-белый покров пролежал всю неделю, и в конце недели Гузман не вернулся, как обещал.

Вместо Гузмана пришло короткое письмо. Оно было адресовано Дави. В письме было только одно слово.

Всего одно слово .

Дави ничего не сказал Исабель. Но на следующее утро она снова выглянула в окно. Туман рассеялся.

И тогда она поняла, что Гузман не вернется.

– Как и его отец, – сказал Якоб Руман. – И Гузман тоже покинул женщину, которую любил.

– С той только разницей, что Исабель не отправилась, как мать Гузмана, колесить за мужем по всей Европе.

– И они больше никогда не увиделись? Вы это хотели мне сказать?

– Никогда, – подтвердил пленный.

Такая судьба показалась Якобу Руману бесконечно печальной, словно он сам все это пережил. Потом он стал размышлять. Да, все так и было. Его тоже покинула жена. До недавнего времени разлучить их могла только война да вероятность, что он погибнет на фронте. Но с тех пор как он узнал, что Аня любит другого, для него поменялась вся перспектива. Теперь у него не было никакой уверенности, что им еще раз удастся поговорить. До сих пор он об этом не думал. Да и о чем им говорить? Всего, что было сказано, вполне достаточно, чтобы закрыть это дело навсегда.

Мало того что его бросили, он до сих пор так и не понял, что он сделал плохого.

– Не могу принять, что некоторые вещи необратимы, – сказал доктор. – Никогда не пойму, это сильнее меня. Я все надеюсь, что есть хоть маленький закоулок, где будет возможность что-то исправить или изменить.

Пленный сделал последнюю затяжку:

– Даже когда нам кажется, что истории закончены, они тайком продолжаются. Может, мы и сами того не знаем. Они текут, как подземные реки. А потом вдруг выходят на поверхность нашей жизни.

– Так, значит, история Гузмана закончилась не так?

– Осталось досказать самую малость.

Якоб Руман посмотрел на часы:

– Да, но нам надо поспешить.

Не так это легко. За три года Дави ни словом не обмолвился о письме, которое прислал Гузман после того, как исчез. А Исабель его ни о чем не спрашивала.

Тогда Дави, коллекционер по природе, принялся коллекционировать Исабель. В день по мысли, в день по воспоминанию. Ее руки. Ее улыбку. Каждый раз понемногу. Не спеша.

Бывали моменты, когда ему казалось, что Гузман издали за ними тайком наблюдает. Но тому не было доказательств.

В декабре 1911 года Исабель решила поехать в Америку. Дави всячески поощрял эту затею.

– К новой жизни, – говорил он.

А он присоединится к ней потом, может быть, в апреле. И в этой новой стране – далеко – он сделает ей предложение.

Вечером накануне отъезда Исабель, в темноте и тишине огромного дома, предстала перед Дави абсолютно обнаженной. И перед тем как поцеловать его, она трижды сказала ему «да»: «да» – в настоящем, «да» – в будущем и «да» – в молчании о прошлом.

А потом задала вопрос.

Дави уже понял, что есть на свете одна вещь, которую он никогда от Исабель не получит. И это не любовь. Ее любовь у него уже была. Он не получит ее боль, ее печаль. И на это не хватит никаких четырех месяцев разлуки.

И понял он это после простого, обыкновенного вопроса:

– Дави, что там было в письме?

– Имя.

– Какое имя?

– То, что он выбрал, чтобы назвать безымянную гору, если, конечно, ее найдет.

– И что за имя?

– Исабель, – сказал Якоб Руман.

Пленный кивнул:

– Особенность ситуации заключалась в том, что для Гузмана главным было не найти саму гору, которой следовало дать имя, а найти правильное имя для этой горы.

– И Исабель уехала в Америку?

– Отплыла на корабле из Гавра тридцать первого декабря тысяча девятьсот одиннадцатого года.

– А четыре месяца спустя, чтобы ее догнать, Дави сел на «Титаник»?

Пленный коротко ответил:

– Да.

Некоторое время оба молчали, ибо мысли обоих в выражении не нуждались.

Молчание нарушил Якоб Руман:

– Вы с самого начала все точно рассчитали. Вчера было четырнадцатое апреля, сегодня пятнадцатое, нынче ночью четвертая годовщина кораблекрушения. Эту историю вы мне рассказали только потому, что я вам сообщил про свой день рождения. Иначе вы и мне ничего бы не сказали.

– Совпадение мне показалось весьма заманчивым. А вы не находите?

– И вы выбрали именно это место, именно Монте-Фумо, Дым-гору, чтобы прийти сюда и умереть… Все одно к одному, как в любой истории, выверенной до совершенства.

– Совершенных историй не существует, особенно во время войны. Тут уж не до выбора, – спокойно сказал пленный.

Он подался вперед, чтобы Якоб Руман мог разглядеть его лицо.

– Я собрал себе в коллекцию столько жизней, сколько вы и представить себе не сможете. А теперь могу потерять свою собственную, сделав такой выбор… Умереть посреди смерти… Нельзя упустить случай и не воспользоваться такой иронией судьбы.

– Значит, решено, и вы дадите себя расстрелять.

Якоб Руман не спрашивал, он утверждал и был при этом разочарован и разозлен.

– Тогда для чего вы рассказали мне эту историю?

– Я последний из аэдов! – с иронией отозвался пленный, подняв палец к небу.

– Однако вы мне пока не сказали, каким образом познакомились с Гузманом.

Этим намеком он немного разрядил обстановку.

Пленный усмехнулся, но выдержал взгляд доктора и полез в карман.

– Тут понадобится долгий табачок.

И он вытащил сигару, которую явно держал про запас.

– Нет, это не та, что досталась от Рабеса, она ведь не обернута в серебряную бумагу, – весело заметил он. – Но здесь, наверху, какая разница?