Виктор Глебов - Жажда

– Теперь нужно отрубить головы? – спросил Мериме с нарочитой деловитостью. – Я где-то читал…

Козловский махнул рукой.

– Это сказки. Мы уже сделали все, что нужно.

– Они не оживут? – уточнил я на всякий случай.

– Марина Вышинская и Марианна Киршкневицкая ведь не ожили, – сказал Козловский. – А я не отрубал им голов.

– Да-да, верно, – поспешно сказал доктор. – Тогда давайте уйдем отсюда. Признаться, мне здесь не нравится.

– Как и мне, – заметил я.

– Больше нам тут делать нечего, – согласился Козловский.

Когда мы вышли на свежий воздух, оказалось, что небо на востоке уже основательно посветлело. Нижние края облаков золотились.

– Слава богу, все кончено! – сказал Мериме, снял очки и принялся их протирать.

– Не знаю только, как вы объясните наличие всех этих трупов, – сказал Козловский, складывая фонарь, молоток и оставшиеся колья в мешок.

Мериме вопросительно посмотрел на меня.

– А никак, – ответил я, любуясь рассветом. – Если Ауниц не сбежал, я обвиню его в убийстве жены и Марии Журавкиной, а остальные преступления останутся нераскрытыми. Или же прокурор сам повесит их на него. В конце концов, кто поверит, что в Кленовой роще действовали одновременно два разных душегуба?

– А если сбежал? – спросил Мериме.

– Тем более обвиню.

– А что насчет этих?.. – Козловский показал на котлован.

– Вы закрыли за собой дверь в склеп?

– Закрыл, вы же видели.

– Значит, никакого склепа нет и трупов тоже. Раскопки прекращаются. Вышинский и Веретнова стали жертвами ночных разбойников. Залетных. Через несколько часов трупы обнаружат рабочие. Думаю, все решат, что девушка встречалась здесь со своим любовником.

– А личность Вышинского установлена не будет, – сказал Мериме.

– Точно, – подтвердил я.

Мы двинулись в гостиницу пешком, отправили возницу вперед. Нам хотелось подышать свежим воздухом, посмотреть на солнце, прийти в себя, поверить в то, что все действительно закончилось. Мне еще предстояло искать Милана Ауница, придумывать и писать отчет, заполнять кучу формуляров. Но сейчас я не хотел об этом думать.

Около полудня я проснулся, едва успев задремать. Мысль, вдруг всплывшая в моем мозгу, заставила меня поспешно подняться и начать искать спички. Чиркнув раза три, я зажег свечу, схватил канделябр, опустился на четвереньки, почти уткнулся носом в старые половицы. Минут десять я ползал по полу, тщательно обследовал каждую трещинку в досках, затем перенес свои изыскания на подоконник. Оглядев и его, я взялся за раму. Когда закончил, в моей голове практически сложилась полная картина преступления. Еще я осознал, жертвами какой чудовищной ошибки стали мы с Мериме.

Я наскоро оделся, сунул в карман револьвер, вышел из номера и забарабанил в дверь доктора. Тот отворил практически сразу – видимо, ему тоже не спалось.

Он с изумлением окинул взглядом мой костюм и спросил:

– Петр Дмитриевич, что стряслось?!

– Одевайтесь! – сказал я решительно. – Мы едем к полицмейстеру.

– Заходите, – Мериме отступил, пропуская меня в комнату. – В чем дело?

– Поторопитесь, дело не терпит отлагательств!

– Хорошо-хорошо, – доктор принялся торопливо одеваться. – Только ради бога, объясните, что случилось!

– Все расскажу по дороге.

Мною овладело возбуждение, родственное тому, которое испытывает охотник, наконец-то увидевший дичь, давно поджидаемую им. Я только надеялся, что на этот раз ни в чем не ошибся.

Мы поймали экипаж и направились в участок. По дороге я выложил Мериме то, до чего додумался. Он согласился, сказал, что, судя по всему, я прав, и очень расстроился.

Оставшуюся часть пути мы ехали молча. Не могу сказать, о чем думал доктор, но мне в голову лезли мысли о прошедшей ночи. Не знаю, почему мы пошли на поводу у Козловского и проделали все это. Наверное, причина в нашем нервном возбуждении и стечении обстоятельств.

Перед тем как проснуться, я видел призрак женщины. Теперь уже я не сомневался в том, что она была лишь кошмаром, навязчивым видением. Женщина стояла в комнате, опустив руки и глядя на меня. Одежда свободно струилась вдоль ее тела. Я чувствовал усиливавшийся холод, мне казалось, что дует изо всех углов. Вдруг женщина протянула ко мне раскрытую ладонь. На ней лежала смятая пятирублевая банкнота. Раскрылся рот, похожий на черный провал, меня обдало запахом гниения, и сон закончился.

Он дал толчок мыслительной деятельности. В голове моей зародилась идея. Оставалось лишь убедиться в том, что я прав.

В участке мы сразу спросили Армилова, но нам сказали, что полицмейстер еще не появлялся. Заодно сообщили, что утром были обнаружены три трупа. Один принадлежал Елене Веретновой, другой Ауницу, третий – неизвестному мужчине.

Мы с Мериме многозначительно переглянулись. Это тоже вписывалось в мою новую версию.

– Я хотел бы осмотреть улики по делу Рябова, – сказал я приставу.

– Какие именно, ваше благородие? – уточнил тот.

– Найденные в его подвале.

– Сюда. Прошу вас.

Полицейский отвел нас с Мериме в комнату, вдоль стен которой были устроены стеллажи. На полках громоздились всевозможные предметы, мешки и коробки.

– Рябов, Рябов… – бормотал пристав, шагая мимо стеллажей. – Вот он, ваше благородие!

Мы подошли к столу, на который полицейский переставил с полки большую коробку. На боку ее имелась надпись с фамилией и номером дела.

– Благодарю, – сказал я. – Вы свободны.

Я дождался, когда пристав выйдет из комнаты, открыл коробку, достал пачку хрустящих пятирублевок, выдернул из нее одну бумажку и спросил:

– Доктор, у вас есть спички?

– Разумеется.

Мериме протянул мне коробок.

Я положил банковский билет на стол и чиркнул спичкой. Головка вспыхнула, пламя задрожало, разгораясь. Стоило поднести его к купюре, как та зашевелилась. Один ее край медленно загнулся, отстраняясь от жара.

Мериме тихо выругался по-французски.

– Вы были правы, – сказал он.

Я быстрым движением накрыл половину банкноты свободной ладонью и прижал спичку к бумаге.

Раздался громкий треск, сменившийся отчаянным шипением. Пятирублевка дернулась, норовя освободиться. Край ее занялся, почернел.

– Осторожно! – воскликнул Мериме, но я и сам уже отступил от стола, доставая из кармана револьвер.

Банкнота корчилась, издавала скрежещущие звуки. Она увеличивалась в размерах, откуда-то появились длинные тонкие конечности. Не прошло и минуты, как мы с доктором увидели огромное насекомое, вернее, его уродливое подобие, охваченное огнем и катающееся по столу в неудачных попытках сбить пламя. Гибкие усики хлестали по дереву, под кожей пульсировали мышцы. Существо трещало от жара и постепенно сморщивалось, словно сухой лист.