Юлия Яковлева - Небо в алмазах

Из рук медленно посыпались мокрые полотенца. Зайцев узнал эту нишу – уже виденную с той, другой стороны: на стенах полочки, стояли по росту утюги.

Нефедов мигал, успев отвыкнуть от света.

– Здравствуй, Наташа, – поприветствовал Зайцев из своего согбенного положения. Заглянул позади женщины: никого. Вот и славно.

– Всё у вас спокойно? Хорошо. Ну до свидания, Наташа.

И снова взялся за ручку колеса.

Причалил лифт так же мягко.

Зайцев открыл дверь. Вышли, с удовольствием разгибаясь, расправляя тело. Зайцев закрыл дверь. Открыл дверь. Закрыл дверь. Открыл.

– Вы что?

– Адский скрип, – радостно поприветствовал Зайцев нужное, наконец всплывшее, как пузырек воздуха, воспоминание.

– Не слышу, – удивился Нефедов.

– И я не слышу… То-то и оно.

Наклонившись, снова пролез в грузовой лифт. Мазнул пальцем по тросу, другим по реле. Третьим по приводному механизму. Вылез. Наклонился к щеколде. Она жирно блестела.

– Ну-ка, Нефедов.

Поднес пальцы к носу напарника. Потом понюхал сам.

– Сливочное масло? – заглянул в лифт Нефедов.

– А на реле, судя по всему, жир. Предположу, гусиный. Вот и запаху объяснение. Вот почему Гудков никого в квартире не перебудил.

– Лифт? В нем рукопись нашли? – быстро спросил Коптельцев, оторвал от кресла зад.

– Нет.

Коптельцев не дал и слова вставить.

– Так какого… Думаешь, похвалю тебя?

– Актриса эта, между прочим…

– Да на хрен актрису эту! Туда ей и дорога!.. Тебе что приказано было?

И начальник угрозыска поделился с Зайцевым богатым словарным запасом, собранным в рабочем общении с уголовными элементами. Зайцев, впрочем, не слушал. Он смотрел. Руки Коптельцева слепо прыгали по столу. Взяли перо. Положили перо. Взяли карандаш, уронили карандаш. Распластались. Собрались в кулаки. Опять поймали, начали теребить карандаш.

– …на хрен Гудкова какого-то. Мебель проработали? Сыр-бор из-за нее такой устроили! Так прорабатывайте! А до того в сортир сходить – мне сперва позвонить и разрешения спросить. Понял?

– Понял, Нефедов?

– М-да уж… Что это вы делаете?

Зайцев стоял у кровати. Сомкнутые руки над головой.

За мебельными утесами раздался голос дежурного:

– Есть тут кто живой?

– Нет никого, – отозвался Зайцев.

Обрушил сомкнутые руки вниз. Расцепил.

– И женщина тоже могла это сделать, Нефедов. Всего делов – подойти тихо к спящей. И силы тут адовой не надо. Удар был сверху. Нож тяжелый. Всего лишь разогнать его как следует – и…

За мебелью нетерпеливое:

– Посетитель внизу.

Зайцев выглянул:

– Ты что, еще не ушел?

Дежурный добавил веско:

– По личному посетитель.

– Нет у меня личных дел, – бросил Зайцев. – Заявление предложи написать. Не могу я городских сумасшедших лично обслуживать. Брошен лично товарищем Коптельцевым на задание повышенной важности.

Дежурный закрыл дверь. Нефедов снова заговорил:

– Раз силы адовой не надо, то и похмельный страдалец, выходит, тоже мог.

– Не веришь ты Гудкову?

– Алкаш, хорошо. Логика алкашная, хорошо. Я даже про рояль и пузырь готов поверить. Но как так он мог – как он говорит – не увидеть убитую?

Зайцев щелкал торчавшее у самого лица кресло по легкомысленной шелковой кисточке.

– Черт знает. Допустим, не врет он. И ничего не путает с пьяных глаз, что уже очень сильное допущение. Но допустим… Тогда, получается, не было Вари в комнате – ни живой, ни убитой.

– А заключение по телу?

– Оно на температуру трупа опирается. Печени, если точнее. Есть много причин, по которым труп может быть холоднее или теплее, чем следовало бы.

– Например?

– Стоп, Нефедов. Не нужно придумывать объяснение. Налицо нестыковка. И заполнять ее домыслами, умственно увязывать – большая ошибка. Нестыковка говорит о нехватке фактов. Так что попытаемся раздобыть факты. Думать – потом.

Он мысленно увидел то, что увидел там впервые. Комнату убитой. Кавардак. Труп.

– А сами думаете, – поддел его Нефедов.

– …не видел он. Потому что накрыто тело было шалью.

– Его ж Синицына накрыла.

– Откуда мы знаем? Она отрицает. А мы подумали: врет. И Крачкин тут с яйцом своим опять же… Нет-нет. Не врет она. Не накрывала она труп шалью. Не она.

– А кто?

– Вот здесь мы и ставим большой восклицательный знак.

Зайцев нарисовал в воздухе загогулину, проткнул под ней воздух указательным пальцем.

– Это вопросительный знак, – уточнил Нефедов.

– Его тоже, – отмахнулся Зайцев.

– Как с пузырем-то быть? С музыкантом то есть.

– Ты, Нефедов, сиди здесь. Двигай мебелишки. Переноси из правого угла в левый, из левого в правый. А я сгоняю на Литейный, Володарского то ись, – повторил он за Гудковым. – Адрес музыканта, которому Гудков замок врезал, есть. Легко проверить, врет ли Гудков про остальное.

– А…

– Ответ один: товарищ Зайцев только что здесь был, минуту назад вышел, вот-вот вернется.

В вестибюле проскользнуть мимо дежурного не удалось. Тот сделал Зайцеву «глаза»: на человека (рубашка, брюки, теннисные туфли, ветчинный загар – таких в Ленинграде тысячи), смирно сидевшего на скамейке. В руке тот держал папочку.

«Глаза» означали, по всей видимости, что заявление гражданин написал – не отшился. При виде Зайцева он тотчас поднялся. Обнял папку.

– Товарищ, я вас не знаю. Личных дел у меня с вами быть точно не может, – спокойно обозначил расстановку сил Зайцев. Глаза у товарища были вполне обычные, без безумия даже на донышке.

Зайцев ощутил мерзкий укол беспокойства.

Выскользнул за дверь – чтобы дежурный не услышал лишнего.

Гражданин за ним. Их сразу обступили стук и шуршание уличного движения. Шум этот, как лезвиями, коротко надрезали то тут, то там крики чаек, висевших над Фонтанкой.

– У меня личное, – поправил он. – У вас – служебное. Вот.

Он протянул папку.

– Большое же у вас заявление, – попробовал пошутить Зайцев. Принимать папку не спешил. Тот не улыбнулся, бровью не повел.

– Не заявление. Это Ее воспоминания.

Он отчетливо сказал «Ее» с большой буквы.

– Она…

И опять голосом выделил заглавную букву: Она.

– …отдала мне их на сохранение и сказала: когда меня за них убьют, отнеси их в милицию. И вот я принес.

– Вас зовут Владимир, – пробормотал Зайцев, ощущая ладонями кожаные углы.

Не стоило и пытаться побороть изумление, Зайцев просто отдался этому чувству.

Никогда не думала, что ноги могут замерзать настолько: я чувствовала, что ступаю двумя култышками – у них не было ни пяток, ни пальцев, только тупая тесная боль в ботинках.