Тимур Максютов - Атака мертвецов

Валлийский фузилёр долго мял документ, шмыгал простуженно и косился на гостей.

– Что не так?

– Это. Я по-французски не читаю.

– Чего тогда строишь умный вид, будто тебя только что сделали президентом Академии наук?

– Но-но! А вот хамить не надо. Особая зона, могу и выстрелить. А вы мне не начальники.

Французский майор принялся ругаться с неподражаемым марсельским акцентом; я понял, что пора вмешаться.

– Позовите офицера, рядовой. Будьте так добры.

Валлиец опять шмыгнул так, что чуть веснушки с носа не спрыгнули, и принялся накручивать ручку телефонного аппарата.

Майор попрощался и уехал; британский полковник изобразил улыбку, выдвинув нижнюю челюсть, словно ящик комода.

– Добро пожаловать на борт. К русским у нас гораздо лучше отношение, чем к лягушатникам; надоели они за два года войны хуже, чем навоз скотнику.

По-русски, видимо, это звучало как «хуже горькой редьки».

– Слышали: ваш генерал Брусилов творит чудеса в Галиции. Успешное наступление, трофеи и пленные. Теперь наше дело – поддержать порыв России здесь, во Франции.

Слышал ли я? В успехе Юго-Западного фронта есть частичка и моего труда: впервые успешно применён нашей армией боевой газ. Но я молчу об этом, горжусь про себя.

– У вас на погонах три звёздочки. Могу называть вас капитаном?

– Скорее, лейтенантом. В нашей армии моё звание звучит как «инженер-поручик».

– Как?! Про «инжинир» я понял, но «порришик»? Мне в жизнь это не выговорить.

Поручика мне присвоили перед командировкой якобы для солидности. Понадобились двухмесячная переписка и долгие хлопоты наших атташе в Англии и Франции, потом – в штабе самого Дугласа Хейга, командующего Британскими Экспедиционными силами. Но это всё позади, и теперь я здесь – чтобы стать участником первой в истории человечества атаки бронированных машин.

– Пойдёмте, пока совсем не стемнело. Я устрою вас в экипаж…

Дальше он произнёс слово, которое меня удивило.

– Как вы сказали, господин полковник? «Tank»?

– Именно так числятся наши девочки в документах ради секретности. Они вам понравятся, уверяю. В смысле – девочки, а не документы.

Я поразился: «танк» в переводе на русский означает «лохань», «бак», отсюда «танкер» – судно для перевозки жидкости. «Девочки» – конечно, дань морскому происхождению «танков»: занимался ими Комитет сухопутных кораблей британского Адмиралтейства, созданный по инициативе неугомонного Черчилля. А корабль – это «она» по-английски.

Когда я их увидел, то понял, откуда название: тщательно замаскированные ветками, громадные, высокие, они походили на сараи.

Ну или на цистерны с водой.

– Личное оружие, разумеется, при себе?

Я похлопал по кобуре с наганом.

– Значит, будешь девятым членом экипажа. Пойдём покажу место.

Второй лейтенант (по-нашему – подпоручик), командир сухопутного броненосца, провёл меня на корму, к откидному сиденью.

– Смотри, вот твои амбразуры. Если фрицы подберутся сзади – пали по ним из револьвера. Осторожнее: радиатор. Не обожгись. Всё ясно?

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – усмехнулся британец, – и это. Главное – не паникуй, понятно? Что бы ни случилось. Танк – он для настоящих храбрецов. А то не посмотрю, что союзник и офицер – враз схлопочешь по башке.

Мне даже стало любопытно: что же у них такое страшное здесь творится?

Я понял это, когда с рассветом началась и отгрохотала короткая артиллерийская подготовка. Командир прокричал:

– Заводи! Давайте, парни, покажем фрицам хэллоуин!

Завизжало магнето, и мощный стосильный двигатель взорвался, заревел. Располагался он прямо по центру машины, не прикрытый кожухом – и нещадно грохотал, вонял газойлем и брызгал кипящим маслом. Выхлопные газы выводились в трубу на крыше, но соединения разболтались от дикой вибрации – и синий удушливый дымок заполнил всё внутреннее пространство.

Заскрипела коробка передач, провоцируя зубную боль; клацнули шестерни, попав в зацепление; наша цистерна вздрогнула всем железным телом, задрожала и прыгнула вперёд на пару футов; меня отбросило и ударило затылком о стальной лист – в глазах заскакали огненные шарики.

Лишённая амортизаторов коробка лязгала, тряслась, со стоном воспринимая, казалось, каждый камешек, попавший под гусеницы – и вместе с танком тряслись мы, будто в пляске святого Витта.

– Поворот влево! – орал лейтенант.

Половина экипажа бросалась исполнять приказ: механик налегал всем телом на штурвал, похожий на корабельный, его помощники прилипали к бортовым коробкам передач и дёргали рычаги; вздрагивая, наш левиафан неохотно поворачивал, кренясь и всхлипывая. Лейтенант смотрел в лобовую щель и заключал:

– Хватит!

И вся операция выполнялась в обратном порядке – вновь трещали рычаги и ложился на штурвал механик, будто вокруг бушевал океан, и свинцовые волны норовили перевернуть наш кораблик…

Мотор раскалил удушливую атмосферу; температура достигла, наверное, градусов шестидесяти по Реомюру; пот лил водопадом. Представьте себе русскую баню, натопленную до безобразия. Так вот, в русской бане хотя бы не швыряют на каменку машинное масло полными ковшами.

Я всё-таки забыл о предупреждении, при очередном повороте нечаянно схватился за решётку радиатора и едва не заорал; долго размахивал обожжённой ладонью и дул на пальцы. Меня тошнило: началась настоящая морская болезнь.

В детстве я запихивал пойманных жуков в спичечный коробок и тряс им; теперь я понимаю, что испытывали несчастные жуки. Только им в коробок не подсыпали угли из печки.

Под крышей раскачивалась клетка; когда я пригляделся, то увидел в ней голубей. Испуганные птицы перебирали лапками, вскидывали крылья в тщетных попытках удержать равновесие. Галлюцинация была столь явной, что я испугался и больше не смотрел в ту сторону.

Но это были ещё цветочки. Наша машина приблизилась к вражеским окопам на дальность действительного огня: поочерёдно загрохотали шестифунтовые пушки, установленные в бортовых спонсонах; звякали, катаясь по полу, снарядные гильзы, а на них водопадом сыпались гильзы от колотящихся в припадке ярости пулемётов. К синеватому туману выхлопа прибавился жёлтый пороховой дым – и коктейль стал совсем невыносим: меня вырвало прямо на выданную британцами кожанку.

Кажется, я на миг потерял сознание. В ушах появился новый звук – будто сердце стучало в уши, захлёбываясь; я не сразу понял, что это – дробь пуль, бьющих в нашу броню. Мне стало неуютно: а вдруг броневая скорлупа не выдержит, треснет, пропустит смертельный ливень?

Пули разбивались о сталь и брызгали в щели расплавленными каплями свинца: я понял это, когда вскрикнул от ожога – в щёку будто вонзилась раскалённая игла. Наводчик правой пушки заорал следом за мной, перекричав неумолчный рёв двигателя и нескончаемый степ, что выбивали пули по броне.