Эл Ригби - Иди на мой голос

Проводник постучал в дверь купе.

– Сэр, вы просили разбудить вас к восьми!

– Спасибо! – крикнул я, медленно сел и свесил ноги с койки.

Я ехал один: в это время года трансъевропейские экспрессы ходили полупустые. В вагоне, кроме меня, было лишь шесть пассажиров. Почувствовав, что мерзну, я начал одеваться. За окном проносилась рассекаемая поездом лесистая местность, без каких-либо следов человеческого жилья. Иногда леса сменялись заснеженными пустошами; глядя на них, даже невозможно было определить, какое государство мы проезжаем.

Привычно сжав в ладони тигриный клык, я подумал о Томасе. Я не без оснований покинул Лондон тайно, Эгельманн должен был это понять. Я надеялся, что не попаду под волну его гнева, вернувшись. Интересно, хватился? Может, и нет. Мы еще не стали друзьями, он всего-то пил со мной и проводил ночь под моей крышей. Мне казалось, для дружбы нужно больше. Хотя если вспомнить Сальери и Моцарта, все может начаться со случайных разговоров. А если Гильгамеша и Энкиду, – то и со случайных драк. Я усмехнулся и выбросил мысль из головы. Нужно было быть начеку.

– Артур, я бы и не догадалась, что вы соня! – Графиня, уже сидевшая за столиком с тарелкой овсянки и блюдом тостов, благодушно улыбнулась. – Вы производите впечатление жаворонка.

– Обманчиво. – Я поклонился и сел напротив. – Хорошо спали?

– Да, благодарю, нигде не сплю лучше, чем в поездах, – отозвалась она, рассеянно дотрагиваясь пальцем до крупного аметиста в своей серьге.

Подошедшему официанту я заказал только крепкий кофе. Графиня подняла брови.

– У вас плохой аппетит, мой мальчик?

– По утрам – обычно да.

– Это плохо, завтрак – самое важное время дня.

Давно никто не говорил со мной в подобном тоне. Пожалуй, я не слышал этих воркующих заботливых ноток с отъезда матери. Мысль заставила нахмуриться, но тут же я нашел силы бодро ответить:

– Видимо, не в моем случае.

Разговоры с попутчиками в поездах почти всегда случайны. Мы знаем, что, скорее всего, судьба более не столкнет нас с этим человеком, только поэтому такие разговоры иногда откровеннее, чем стоит себе позволять, и откровеннее тех, что мы ведем с друзьями. Я не разрешал себе ничего подобного, и наша с графиней беседа текла вяло; обсуждали мы случайные темы: от положения на Балканах до театра. Постепенно я успокаивался; вчерашние странные подозрения оставляли меня. Но вдруг графиня с улыбкой спросила:

– Простите, что спрашиваю, Артур, но не страдаете по Лоррейн?

Удивленный, я поставил чашку, из которой собирался отпить.

– Нет. Нисколько.

Мне не нравился ее взгляд. У немногих пожилых людей он остается таким цепким, внимательным, будто покалывающим. Глаза графини блеснули лукавым любопытством.

– Она говорила мне о вас множество вещей. Жаль, что ваш союз не удался.

– Насколько я знаю, у нее сейчас…

– Мистер Нельсон? Да-да, помню этого джентльмена. Не могу не отметить, у мисс Белл странный вкус.

– Зато он дорожит ею, – холодно отозвался я.

– Да ? – Графиня разглядывала чаинки на фарфоровом дне. – Я рада, если так, но…

– У Нельсона не бывает случайных связей. Если он позволяет кому-то быть рядом, значит…

– Вы хороший друг. – Она снова глянула на меня, чуть склонив голову.

– Я констатирую то, что вижу. Не более.

Брови, ощипанные в ниточку, взлетели. То ли я уязвил ее, то ли развеселил, понять было трудно. Она помедлила, намазывая джемом тост, потом продолжила:

– Тогда вы не обидитесь, если я тоже скажу, что вижу? Мистер Сальваторе, современные молодые люди так любят скрывать чувства. Вечно стараетесь казаться отчужденным… Поверьте, ваша душа мало интересует меня как место, куда я могу влезть, и тем более как место… – она деликатно кашлянула в ладонь, – отхожее. Я лишь выказала уважение к дружбе. Я очень ее ценю. Она – редкий прелестный цветок на лужайке жизни.

– Простите, – вздохнул я. – Вы правы. Просто наша дружба давно… остыла.

– Дружбе, да и любому общению, это свойственно временами. Не переживайте.

Она улыбнулась шире, начала есть хлеб и замолчала. Я смотрел на свою чашку с кофе. Странно… что-то необычное исходило от этой женщины: то отталкивающее, то располагающее. Я никак не мог определиться, как отношусь к ней, но одно понимал отчетливо: опасность где-то близко. Неужели все же от нее? Или… Нет .

Окна брызнули осколками. Люди закричали, некоторые, защищая головы, бросились на пол; другие вскочили. В первый миг я подумал, что произошел сход с рельсов, но почти сразу заметил: вровень с поездом неслась воздушная гондола. Гондола, обитая железом.

Кто-то уже истошно вопил.

Вооруженные люди в темной одежде, с закрытыми тканью лицами, появились быстро и бесшумно. Я сосчитал – четверо. Четверо сипаев изучали лица; угрожающий блеск клинков заставил моментально сесть двух поднявшихся было мужчин, на одном из которых была форма Легиона. Я по-прежнему стоял и, к удивлению своему, видел: старая графиня тоже стоит.

Сипаи смотрели на нас. Я смутно догадывался, кого они ищут, и оказался прав. На плохом английском один потребовал:

– Все на пол, кроме, – взгляд остановился на моем лице, – тебя.

Откуда они узнали о вещи, оставленной в купе? Выяснять было некогда, я лишь кивнул. Люди вокруг опускались на колени, потом ложились и как будто стараясь сжаться. Этих нескольких секунд было достаточно, чтобы вспомнить, сколько патронов в моем револьвере. Как только последние пассажиры – женщина с ребенком – легли на присыпанный осколками пол, я взвел курок, вздернул оружие, развернулся и сделал четыре выстрела.

Упали двое; двое других бросились. Я выстрелил снова и попал одному в правое предплечье, он отступил. Второй атаковал тальваром, и когда я увернулся, лезвие с пугающей легкостью разрубило стол. Лихорадочно оглядевшись, я схватил трость графини – не частично деревянную, как у Лоррейн, а металлическую. Следующий удар я принял на нее.

В Легионе мне редко приходилось сражаться, а если приходилось, то с использованием огнестрельного оружия. Фехтовать я почти не умел и получил рану в предплечье при следующем броске сипая. Его напарник, пришедший в себя и перекинувший тальвар в левую руку, подступал, зажимая меня в ближний угол. Кровь заливала рубашку, стекала по ладони и делала пальцы липкими. Я по-прежнему сжимал трость графини в другой руке. Я благодарил судьбу уже за то, что лишь немногие из чертовых индийских дикарей умели обращаться с револьверами. Иначе у меня не было бы шанса вообще.

Когда клинок взметнулся снова, устремляясь ко мне, прогремело два выстрела. Первый выбил оружие из руки ближнего сипая, второй добил его раненого товарища. Бросаясь на обезоруженного индийца, я успел заметить: графиня I., стоя на коленях и цепляясь за стол одной сухощавой рукой, держала в другой «кольт» – один из тех недавно вышедших в продажу «малышей», которые легко умещались даже в дамском ридикюле. Ее палец все еще был на спуске, она внимательно следила, как я пытаюсь прижать противника к полу. Когда мне удалось это, я спросил: