Эл Ригби - Иди на мой голос

Сказать сейчас значило вызвать настоящую бурю. Ведь в одном Лоррейн была права: я не располагал доказательствами. Лишь множеством случайных фактов: похожая девушка, химические соединения, рисунок с белками, упоминания Моцарта и Сальери, мотивы убийств художников. Выглядело жутко, но не играло роли для Скотланд-Ярда, оперирующего фактами. Я солгал:

– Мои разыскания почти ни к чему не привели. Можете так и передать мистеру Эгельманну, если он будет интересоваться.

Полицейский промолчал. По его взгляду я понял, что он не поверил, но сейчас это мало меня волновало. Мы распрощались.

Вскоре я покинул заброшенный музыкальный магазин и на крыльце обнаружил букет увядших незабудок. Я подобрал его. Странно… откуда он мог взяться в середине зимы у той цветочницы, про которую сказали констебли? Полевые цветы выращивают лишь в двух местах – Викторианская оранжерея, примыкающая к Зимнему Дворцу, и Кенсингтонский биологический сад. Сорвать их там невозможно без спецразрешения. А если вспомнить вчерашний день, я на Первом Воздушном вокзале видел торговку с фиалками. Совпадение?..

Я покинул подворотню и направился по переулку к Бейкер-стрит. Было тихо, с неба снова падал снег. Я почему-то вспоминал механическое фортепиано, которое полицейские при мне выносили из дома. Музыка… музыка была всюду в этом деле, она преследовала меня, начиная с обнаруженных во дворе Скотланд-Ярда нот. Фелисия Лайт и Лоррейн Белл любили музыку, как и я. Ее обожала моя сестра, с утра до ночи напевавшая что-то: то из «Орфея и Эвридики», то из «Школы ревнивцев», то из «Волшебной флейты». Бедная Пэтти, кажется, последний муж окончательно прополоскал ее и без того слабенькие мозги. Хорошо, что он умер, как бы кощунственно это ни звучало. Моя сестра, в конце концов, не переходящий приз, и мне смертельно надоело следить за ее перемещениями из страны в страну, из постели в постель. А ведь это даже не должно было меня волновать: в детстве мы не особенно ладили, что говорить о последних годах?

– Эй, вы!

Меня одернул неряшливый парень, цыганенок Джек. Я остановился, рассматривая его поношенный цилиндр, и машинально сделал замечание:

– Со старшими нужно здороваться, мой юный друг.

Он колко, снисходительно усмехнулся. Черт возьми, совсем загордился, что работает у Артура. Я нахмурился, но Джек уже, казалось, был прежним – учтивым и робким.

– Простите, сэр, неважно соображаю, плохо спал. Не видели мистера Сальваторе? Полицейские в кофейне говорили, он сюда свернул.

– Да, 119-й дом. – Я махнул за спину. – Джек, а ты не видел случайно мисс Белл?

– Леди с палкой? – уточнил цыганенок. – Видел. Взяла кэб и просила отвезти ее к докам, сам слышал. Я пойду, сэр?

– Иди, Джек, – медленно ответил я, поднимая воротник. – Погоди… она была расстроенной?

Цыганенок поколебался, прежде чем кивнуть.

– Мне показалось, что да. Но я не знаю. До свиданья, сэр. А… – Он уставился на мой карман. – У вас там птицы обычно… откуда теперь цветы?

– Мистеру Эгельманну продала их какая-то одноглазая торговка, так я слышал. Хочешь? Они мне не нужны.

Мальчик выразительно фыркнул.

– Дались они мне. Выкиньте их лучше, мало ли, какая зараза на них.

Звучало здраво. Я бросил незабудки на припорошенную снегом мостовую и, кивнув цыганенку, пошел дальше. Обернувшись через несколько шагов, я увидел, что Джек бодрой рысцой припустил в противоположную сторону. Цветы, кажется, успело совсем запорошить, их не было видно. Метель усиливалась. Дикая для февраля.

Фонари на Бейкер-стрит золотили ложащийся белый покров. Снег напоминал цветом старую бумагу. Вроде той, которая была в дневнике, чем-то не дающем покоя моей сестре.

«Граф сказал мне, что ничего не знал. Зачем вы так поступили? Это подлость!

От него будто веет грозой, и мне ничего с этим не сделать: разговор и есть гроза, готовая вот-вот разразиться. От меня зависит, будет ли она долгой и останется ли после нее хоть что-то.

– У меня есть для вас объяснение. Но давайте уйдем.

Он сжимает кулаки, привычно испачканные чернилами. Я не отвожу глаз. Сквозь пеструю, галдящую, постепенно растекающуюся к выходам толпу я иду прочь, не оборачиваясь, держась прямо; кидаю взгляд через плечо только на крыльце и с небывалым облегчением сознаю: он следует за мной. Идет, ни на кого не глядя; дробно и угрожающе стучат низкие каблуки.

Опера „Нескромный любопытный“ сокрушительно провалилась. Ожидаемый исход: за ее красотой и ажурностью с трудом скрываемая, прорывающаяся наружу скука. Паскуале Анфосси поначалу любили в Вене: за тонкий вкус на нежные аккорды, за легонькие арии и сладчайшие голоса. Но ныне – когда здесь прошли уже не одна и не две его оперы – им пресытились, как пресыщаются пирожными с жирным кремом. Его слава угасает, ведь ничего иного он давать не желает. Уверен, вскоре он покинет наш город и повезет тягучие, пусть и не лишенные прелести сладкие сочинения в какие-нибудь другие земли.

В „Нескромном любопытном“ исполняла несколько партий Алоизия Вебер, ныне уже Ланге. „Милый рок“, в свое время разбивший сердце Моцарта и ныне, видимо, все еще имеющий над ним власть. Не потому ли он был настолько дерзок и неосмотрителен, что предложил Анфусси, не успевавшему окончить сочинение к сроку, написать для фрау Ланге две вставные партии? О глупость…

Я знаю, что не вправе судить влюбленных, тем более тех, кто никак не отпустит объект прежней любви, даже обретя новый. Но „выходка“, которую и не назовешь иным словом, не понравилась директору Бургтеатра. Герр Розенберг пошел на уступки Ланге лишь потому, что имел неплохие отношения с ее мужем. Он точно не сделал бы этого, узнав, что Моцарт создал для оперы еще рондо [40] Рондо ( итал. rondo, от rond круг) – музыкальная форма, основанная на чередовании неизменной темы рефрена и различных эпизодов. для тенора, Адамбергера. Розенберг не любит вставок и не стал бы терпеть их от Моцарта, к которому не расположен. Чтобы увериться в этом, мне было довольно небрежно оброненных слов, что уже впору ставить на афишу второе имя, забавным было бы подурить публику, которая вовсе не узна́ет Моцарта в том, чем „угостит“ их Анфусси. Мне не понравились двусмысленные высказывания, равно как не понравилась мысль, что чудесное рондо, с которым Моцарт меня ознакомил, будет включено в столь посредственную оперу. Я уже не мог ничего поделать с ариями для Ланге, но здесь еще был путь. Впервые за долгое время я нарушил собственное правило – не мешать другим делать ошибки и не встревать в чужие интриги. Я поплатился.

– Отец всегда говорил мне ждать от итальянцев подлостей. Жаль, это касается венецианцев в том числе.