Леонид Строев - В погоне за «старым соболем»

— Он, кажется, казачий урядник? — сказал Угрюмов.

— Вахмистр или урядник особой роли сейчас не играет. Главное в другом, он активен, сметлив и хорошо приспособился к условиям маневренной войны. Сколько у вас из полка дезертировало за последний месяц? — спросил Бекетов.

— Человек тридцать.

— А у меня в дивизии двести двадцать семь солдат числится в бегах. Шутка ли, половина батальона! А сколько мечтают об удобном случае удрать в тайгу или перейти к красным? С кем мы останемся завтра, господин подполковник? С кучкой офицеров, с чиновниками из правительства Верховного, обкрадывающих армию на поставках провианта и обмундирования?

Угрюмов молчал. О разложении в тылу ему было доподлинно известно. Но, как тысячи колчаковских офицеров, он верил, что последний натиск решит успех кампании, и осознавал, что затянувшаяся война погубит армию.

— Давайте, Дмитрий Павлович, допьем до победного и сыграем партию в шахматы на сон грядущий.

— Осмелюсь возразить,— встал из-за стола Угрюмов.— Я что-то сегодня не расположен играть. Если то, о чем вы мне так смело и искренне сообщили, исполнится хотя бы на половину, остается пустить себе пулю в лоб. Другого выхода для себя я не вижу.

— Это никогда не поздно сделать, господин подполковник, а пока послушайте мой совет: разбросанные по хуторам эскадроны сосредоточьте в одном месте и приведите полк в состояние боевой готовности. Подобное распоряжение я завтра же отдам своему штабу.

III

Разбитые белогвардейские дивизии отступали за реку Белую. За месяц, боев от полка Угрюмова остался полуэскадрон.

Дмитрий Павлович отъехал на обочину, пропуская вперед своих кавалеристов. В конце походной колонны трусил на заметно прихрамывающем кауром жеребце вахмистр Бурсак. Каурый потянулся мордой к угрюмовской кобыле — трехлетке Грозе — и протяжно заржал.

— Ишь, жалится, сердешный,— вздохнул Бурсак,— коней запалим, ваше благородие, вторые сутки без отдыха.

— Уйдем за реку, там отдохнем.

Некоторое время они молча ехали рядом.

— К зиме, должно, вся эта кутерьма закончится,— задумчиво произнес Бурсак.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Угрюмов, с неприязнью посматривая на заросшее щетиной и покрытое капельками пота широкоскулое лицо вахмистра.

— Не осилить нам их, истинный крест. Они всю Рассею-матушку подняли.

— Ты брось паниковать, Бурсак,— взорвался Угрюмов.— Стыдись, братец, или тебе под советами захотелось остаться? Вспомни, как мы их гнали к Волге. Ничего, соберемся с силами и поднажмем. Мы еще в Самаре с тобой погуляем.

— Дай-то бог, ваше благородие,— глухо отозвался Бурсак,— только мне гулеванить уже не в охотку.

Угрюмов, с трудом подавив желание огреть Бурсака нагайкой, пришпорил Грозу. Что связывало его с этими измученными непонятными ему людьми? Он вспомнил последний разговор с Бекетовым, и ему острее, чем когда-либо, захотелось увидеть командира дивизии, услышать его негромкий рассудительный голос.

Угрюмов знал, что в боях на подступах к Белебею полковник был тяжело ранен в грудь и теперь тащится на телеге где-то в обозе. Он разыскал его в полевом лазарете, когда войска окопались на рубеже Белой. Полковник, укрытый шинелью, лежал у окна. При виде Угрюмова его бескровные, плотно стиснутые зубы разжались в улыбке.

— Дмитрий Павлович! Рад тебя видеть, голубчик.

У Дмитрия Павловича болезненно защемило сердце. Прерывистое с хрипами дыхание полковника и желтизна, разлившаяся по лицу, говорили о многом.

— Кампания проиграна, и с этим приходится считаться,— произнес Бекетов.— Парад в Москве и коронация Александра Колчака отменяются.

— Еще не все потеряно,— со злостью сказал Угрюмов.— Они захлебнутся, форсируя Белую.

— Знаешь, Дмитрий Павлович, я мальчонкой в имении отца наблюдал ледоход на реке. Страшная сила вспучивала, крошила лед и тащила его к дамбе. В считанные минуты мост был срезан, дамба разворочена и стихия выплеснулась наружу. Стихию остановить невозможно. Мы тоже, как куски развороченной дамбы, выброшены в сторону стихией. Но Россия осталась… Я знаю, вам будет неприятно мое признание, но, честно говоря, я боялся нашей победы, боялся разгула ненависти, которая бы залила страну кровью. Верховный отдал бы Россию на откуп своим дружкам англичанам и французам. Швырнул бы ее им в руки, как последнюю девку, на потеху и растерзание. Но в России появилась армия, способная драться до последнего солдата и победить по-суворовски, не числом, а умением. Пусть она называется Красной, большевистской, советской. Но ведь это русская армия. И я глубоко убежден, что по нашей земле не будут ступать башмаки чужеземных солдат-завоевателей.

В уголках губ Бекетова запузырилась розоватая пена. Он закашлялся, устало улыбнулся.

— Дмитрий Павлович! Исполни мое последнее желание. Как боевого товарища прошу.— Бекетов с усилием приподнялся.— В Иркутске по Соборной, 16, проживает моя дочь Ирина. Передай ей отцовское благословение. Пусть ищет добрых людей. Прости, голубчик, но мне что-то совсем худо. И тебя смутно различаю. Иди, брат, храни тебя господь.

Пожав отекшую руку полковника, Угрюмов с заблестевшими от слез глазами вышел на свежий воздух. Июньский вечер плыл над землей, разгоняя удушливую жару дня. На западном берегу речки ярко горели костры, разожженные передовыми частями Красной Армии.

I

По кромке траншеи, отплевываясь кровью, полз казачий вахмистр. Он добрался до замолкнувшего пулемета и распластался на боку, уставившись на Изотова зрачками застывших глаз.

От раскаленного ствола «Максима» едко пахло обгоревшей краской. Иван вытащил отстрелянную пулеметную ленту и пересчитал оставшихся в живых красноармейцев. Одна неполная рота: вот все, что осталось от полка. Убиты комполка, начштаба, командиры батальонов. Прошлой ночью Изотов послал Куропятова на единственно уцелевшей лошади прорваться сквозь казачьи заслоны к своим.

В траншею спрыгнул фельдшер полкового лазарета.

— Товарищ комиссар! Иван Маркелович! Надо раненых спасать. Кончились бинты, йода ни капли. Люди погибают, товарищ комиссар.

Воротник гимнастерки туго сдавил Изотову горло. Он дернул его — пуговицы с треском отлетели.

— Рвите рубахи на бинты. Потерпите, помощь придет,— сказал и отвернулся.— Хоть бы Куропятову удалось пробраться к своим,— прошептал комиссар пересохшими губами.

— А если помощь не придет? Значит, суждено им всем тут погибнуть…

Фельдшер все понял и отправился к раненым, которые укрывались за подводами.

II

Белые наступали густыми шеренгами. По команде четко ложились и, поднявшись, бежали к траншеям.

— Гранатометчикам приготовиться,— приказал Изотов, сжимая в ладони рубчатый корпус гранаты. Он взметнулся на бруствер, откидывая назад руку.