Леонид Строев - В погоне за «старым соболем»

— Видать, парень, на поправку пошло,— склонился над Иваном Изотовым круглолицый бородатый человек в нательном белье,— сдюжил ты смертоньку.

Изотов попытался приподняться, но бородач легонько придавил его к подушке.

— Скор ты больно на поправку. На-ка выпей киселя, полегшает…

После нескольких ложечек мутного киселя Иван заснул.

— Есть да спать, да силы набирать,— задумчиво проговорил бородач и, ковыляя на костылях, направился сообщить дежурной сестре, что ефрейтора Изотова в мертвецкую палату перевозить не надо.

Только через месяц ему разрешили передвигаться на костылях. Вскоре Изотов познакомился с матросом Антоном Задирко с эскадренного миноносца «Гром». Тот оказался большевиком. «Скоро гидру Керенского к ногтю приберем,— объяснил Задирко Ивану политическую ситуацию последних дней,— А ты, браток, держи курс на Смольный».

II

Утром 25 октября легкораненые и выздоравливающие офицеры стали покидать госпиталь.

А через несколько часов ефрейтор Изотов, добившись досрочной выписки, прихрамывая на раненую ногу и с восхищением озираясь по сторонам, шел по набережной Невы.

Солдатский патруль с красными повязками показал ему дорогу в Смольный.

Охрана штаба революции была в надежных руках. У входа в здание стояли солдаты и матросы. За одной из колонн Иван увидел пулемет, изготовленный к бою.

В длинном коридоре не продохнуть от дыма забористой махры. Солдаты разных родов войск, матросы-балтийцы, рабочие с красными повязками на рукавах расположились одним большим отрядом.

— Срочно с донесением к товарищу Подвойскому… к товарищу Свердлову… к товарищу Бубнову…— летели из одного конца коридора в другой выкрики связных.

Высоченный матрос с маузером, колотившимся при ходьбе о колени, бесцеремонно отодвинул Ивана в сторону:

— Сойди с курса, братишка, тороплюсь,— рявкнул матрос и, разрезая воздух широченными клешами, исчез в одной из бесчисленных комнат Смольного.

И тут Иван увидел унтер-офицера Шурыгина, бывшего председателя комитета солдатских депутатов пятой кавалерийской дивизии. Будучи выбранным в полковой комитет, Иван не раз встречался с большевиком Шурыгиным и уважал того за прямоту суждений и непоказную правдивость. В июле семнадцатого агенты контрразведки Временного правительства арестовали Шурыгина за большевистскую пропаганду. Ему грозил военно-полевой трибунал, а в те дни это означало одно: расстрел.

Изотов не верил своим глазам: невредимый Шурыгин стоял у окна и что-то объяснял юноше в черной куртке.

— Степан Егорович! — воскликнул Иван и, расталкивая столпившихся у стен солдат, рванулся к Шурыгину.

— Жив здоров! И слава богу,— радостно повторял он.

Степан Егорович засмеялся, обнял Изотова.

— Да, натерпелся страха, мне, Ванюша, трибунал постановил расстрел. Товарищи из гаубичного дивизиона разоружили охрану. А ты-то как попал в Питер? Дивизия ведь еще под Ригой стоит.

Иван рассказал Шурыгину о ранении, и про офицеров, покинувших окружной госпиталь.

— Спасибо, Ванюша. Я товарищу Подвойскому доложу, а ты побудь с товарищем Семеном.

И Шурыгин подтолкнул Ивана к юноше в черной куртке.

— Давно на фронте? — поинтересовался Семен.

— С августа четырнадцатого.

Разговорились и незаметно перешли на «ты». Семен рассказал, что в Питере не хватает хлеба, рабочий люд голодает. Поделился с Изотовым пайком хлеба, раздобыл две кружки с кипятком, и они устроились поужинать на подоконнике.

Подошел Степан Егорович.

— Подружились. Вот и ладно. Определяю я тебя, Иван, в наш отряд. Пойдем Зимний брать.

— Выступаем,— вскочил Семен,— с завода Эриксона отряд ушел, путиловцы двинулись.

Шурыгин положил ему руку на плечо.

— Погоди, горячка, жди сигнала.

В десять часов вечера отряд Шурыгина, состоящий из рабочих завода Лесснера и двух рот солдат Литовского полка, получил приказ выступить.

III

Отряд шел по ночному Петрограду, и холодный осенний ветер с Невы набрасывался на людей, хлестал по лицам, забивал дыхание.

Вся площадь перед Зимним заполнена восставшими. Колонны надвигались на дворец, ощетинившийся и тревожно помаргивающий редкими огнями фонарей.

С баррикады застучал пулемет.

— Нервничают,— засмеялся Семен и толкнул Ивана в бок.— Зябнешь, небось?

— Нет, мы уральские, привычные,— ответил Иван, поправляя ремень винтовки, выданной ему Шурыгиным.

Долго ждали сигнала. По очереди бегали греться к кострам.

Наконец со стороны Невы раскатисто ухнула трехдюймовка крейсера «Аврора». Светлый луч прожектора заплясал по баррикаде, ослепив юнкеров, ударниц, офицеров, и резанул по темной громаде дворца.

— Вперед, на штурм! — крикнул Шурыгин, потрясая винтовкой.

Многотысячное, протяжное «ура!» наступающих заглушило пулеметные очереди и редкие винтовочные залпы защитников баррикады.

Словно увлекаемый лавиной, Иван Изотов карабкался на баррикаду и, несмотря на боль в правой ноге, поднимался по широким ступенькам лестницы.

Из-за колонны прицельно стреляли юнкера. По ним с колена палили матросы, солдаты-волынцы. Откуда-то сверху зачастил и захлебнулся взорванный гранатой пулемет.

Растекаясь по комнатам и коридорам, штурмующие заполнили дворец. Шум боя постепенно стихал.

Семен нашел Ивана в Малахитовом зале.

Опираясь на винтовку, тот стоял завороженный рисунком уральского камня.

— Я с ног сбился, а ты вон где спрятался.

— Гляди, Сема, малахит узорчатый… Дивный самоцвет. Это наши казюки комнату сработали.

— Казюки? Кто такие? — спросил Семен.

— Казенным уральский рабочий,— ответил Иван.— Мастеров, поди, и в помине не осталось, а красота живет.

Отречение государя-императора очень раздосадовало Фрола Угрюмова.

«Вот учудил! Отринул скипетр, державу, корону. Не в себе он в сей час решительно пребывал, не в себе. Эдак, если каждый хозяин от своего добра откажется, светопреставление начнется. Верно торговые люди поговаривали, что государь-то наш умишком слабоват». Но с детских лет приученный к раболепной преданности монарху, он устыдился дерзкой мысли, перекрестился и сплюнул через левое плечо: «Изыди, лукавый! Мы верноподданные до гроба».

Временное правительство он не сразу, но все же признал: «Что не толкуй, а свой брат купец, заводчик, торговец, в министрах. Эти своего не упустят и крепкого хозяина до разору не доведут».

На радостях, что жизнь налаживается, он напился до почечных колик и с месяц провалялся в постели.

Известие об Октябрьской революции в Петрограде и аресте министров Временного правительства Угрюмов встретил с недоверием. «Неужто эти миллионщики такое над собой позволят? Врут, поди, люди?»