Александр Беляев - Покушение

— Что вы предприняли теперь? — опять спросил Цирайс. — И почему убрали стрелка?

— Значительно увеличил вышибной заряд, — объяснил Пфлюкер.

— А прицел?

— Установил первоначальный.

Пфлюкер подал знак рукой. Его команду тотчас выполнили. В укрытии что-то нажали или дернули, или потянули. Но эффект от этого получился совершенно неожиданным. Подставка вся вдруг окуталась огненным облаком разрыва. А граната вылетела всего метра на полтора и тоже взорвалась.

— Вот так! — многозначительно вякнул Цирайс.

— К сожалению, так, — согласился Пфлюкер. — Вышибной заряд оказался слишком велик. Но двенадцать метров уже наши. А это ровно вдвое больше, чем было на прошлых испытаниях. Я считаю — это успех.

«Особенно последний выстрел, — подумал Грейфе. — Пожалуй, обергруппенфюрер был прав. Они доведут эту штуку до кондиции, когда русские, о, мой бог, упрутся своими танками в окружную берлинскую автомагистраль».

— А неужели нельзя сделать ствол прочнее, герр Пфлюкер? — спросил он.

— Конечно, можно, герр оберштурмбаннфюрер. Но это непременно повлечет за собой увеличение веса всей системы. А это уже будет вопреки всем нашим расчетам, — ответил Пфлюкер. — Нет, герр оберштурмбаннфюрер, тут надо что-то другое.

— Все дело в порохах. Вы все время возитесь с пироксилиновыми. А я вам давно уже советую испытать баллистные, — заметил Цирайс.

— Возможно, герр майор, вы и правы, — не стал спорить Пфлюкер. — Но надо сначала до конца испробовать все комбинации с пироксилиновыми порохами.

В порохах Грейфе не понимал ни бельмеса. И на каком из них в конце концов остановятся изобретатели, ему было совершенно безразлично. Но этот похожий на молнию сноп огня, вылетающий за спиной у стрелка, его совершенно обескуражил. Он абсолютно не мог себе представить, как же тогда стрелять этой гранатой из кармана или из рукава? «Сгоришь же, к черту, еще во время тренировок!» Мысль эта так взволновала его, что он спросил:

— А что, герр Пфлюкер, этот огненный шлейф, он так всегда будет вылетать из трубы?

— Боюсь, что да, герр оберштурмбаннфюрер. Ведь надо же куда-то деваться энергии отдачи? — ответил Пфлюкер. Энергия отдачи тоже мало волновала Грейфе. «Как же они тогда обещали нам сделать для нас то, что нам нужно? Или они ни дьявола не поняли, что это такое должно быть? — в растерянности думал он. — Нет, я обо всем доложу обергруппенфюреру! И пусть он сам спросит у этих умников, что они имели в виду под этим самым “панцеркнакке”?»

— А на какое же расстояние, герр Пфлюкер, по вашим расчетам, должна бить эта штука? — спросил он.

— Мы считаем, что не меньше, чем на тридцать метров, — ответил главный инженер.

— Но ведь этим пока даже не пахнет, — не скрывая своего разочарования, заметил Грейфе.

— Да, но совсем недавно у нас вообще ничего не было, — резонно ответил Пфлюкер.

— Н-да, — вздохнул Грейфе, снова подумав: «Совсем недавно не очень-то она нам и была нужна».

В Берлин Грейфе вернулся совсем удрученным и озабоченным.

— Слышали сводку? — заходя в кабинет Круклиса, еще с порога спросил Доронин.

— Еще бы! Такие новости! Столица Украины! Красавец Киев! Лучшего подарка к 26-й годовщине Октября и не придумаешь, — довольно ответил Круклис.

— Просто молодцы, — высказал похвалу в адрес воинов-освободителей Доронин.

— Они-то да. А мы? — лукаво улыбнулся Круклис.

— Несравнимо слабее, но кое-что тоже есть, товарищ полковник, — ответил Доронин. — Разрешите начать с фотографий?

— С чего хотите, — согласился Круклис, вытаскивая из стола свое непременное в таких случаях увеличительное стекло.

Доронин разложил перед полковником фотографии.

— По данным экспертизы, товарищ полковник, все снимки сделаны еще до войны — не раньше, чем в тридцать девятом году. Снимали из фотоаппарата с очень маленьким объективом. Вероятно, какая-нибудь подделка под зажигалку или под портсигар, или что-либо подобное. Это доказывается тем, что часть снимков — монтированные, — начал доклад Доронин. — Объекты фотографирования просто не умещались в одном кадре.

Доронин докладывал, а Круклис вновь, с еще большим вниманием, разглядывал снимки через увеличительное стекло.

— Я заметил это еще в прошлый раз, — сказал он. — Конечно, разве захватишь в один кадр новые корпуса завода «ЗиС»? Или даже Крымский мост? А монтаж получился неплохой…

— Обратите внимание вот на эту серию, я бы так выразился, — подсказал Доронин.

Круклис просмотрел. На снимках были какие-то неизвестные ему дома, две подворотни, витрина магазина.

— Я их уже видел. Но не очень пока понял, для чего их фотографировали, — признался он. — Может, вы догадались? Может, тут главное не дома, а люди?

— У нас пока тоже ясности нет. Но мы склонны думать, что снимались все же именно дома. А вот с какой целью? — вопросом ответил Доронин.

— Явки? Места встреч? Тайники? — высказал предположение Круклис.

— Все может быть, — согласился Доронин. — Но ведь надо знать точно.

— Хорошо. Время есть — подумаем. Что дальше? — спросил Круклис.

— Дальше я бы хотел доложить о жильцах. Тут нам повезло больше…

— Еще бы! Тут к вашим услугам и соседи, и милиция, и паспортный стол. Так в чем же нам повезло?

— В квартире, начиная с тысяча девятьсот двадцать пятого года до того самого момента, как в нее вселилась Баранова, проживала семья Мартыновых: муж, жена и двое детей, — объяснил Доронин. — Глава семьи — Мартынов Тимофей Петрович, умер от воспаления легких в тридцать третьем году. Его супруга, Мартынова Глафира Ермолаевна, умерла от язвы желудка в тридцать шестом. Обе их дочери, Анна Тимофеевна и Любовь Тимофеевна, вышли замуж и уехали из Москвы. Анна — в тридцать седьмом в Новосибирск, где проживает с семьей до сих пор. Любовь вышла замуж за военного и уехала с ним в марте сорокового года в Бобруйск. Сведений о ней нет. В отделении милиции так характеризовали Мартыновых: семья простая, рабочая. Никто из семьи никогда ни в какой деятельности, направленной против советской власти, замешан не был.

— Это хорошо, — после некоторого раздумья сказал Круклис. — Каковы же выводы?

— Ни Мартыновы-старшие, ни их дочь Анна никакого отношения к снимкам не имеют, так как последние сделаны уже после того, как эти трое жили в Москве. Это первое, — загнул один палец Доронин.

— Продолжайте, — кивнул Круклис.

— Второе. Мы взяли данные на мужа Мартыновой-младшей в Киевском районном загсе и запросили на их основании Главное управление кадров Наркомата обороны подтвердить его личность. А заодно и место его службы в настоящее время. Однако ответа пока не получили. Что касается данных последней ответственной квартиросъемщицы — Барановой Марии Кирилловны, товарищ полковник, то тут мы неожиданно попали в тупик. В сведениях, имеющихся в домовой книге, говорится, что она родилась в Киеве в 1902 году. Но Киев только вчера освободили. И найдем ли мы там подтверждение этого факта позднее, тоже неизвестно. Вполне возможно, что все архивы киевских загсов погибли. Тогда мы навели о ней справки в подмосковном поселке Томилино, откуда она согласно записи в домовой книге переехала в Москву в сентябре сорокового года. Оказалось, что в Томилино Баранова перебралась в тысяча девятьсот тридцать пятом году из Детского Села — ныне Пушкин, под Ленинградом. Но город Пушкин оккупирован. И проследить путь Барановой до тридцать пятого года мы пока тоже не в состоянии. Не удалось на данный момент установить и то, была ли она замужем. И в Москве, и в Томилине она проживала одна. Народу к ней ходило много. Но ведь она, как врач, занималась частной практикой на дому. Вполне возможно, что это были ее пациенты. А про друзей и знакомых — никто ничего не знает. Единственным человеком, который мог бы пролить некоторый свет на это дело, был, как ни странно, дворник дома в Москве, в котором проживала Баранова. Почему-то именно ему она сообщала некоторые сведения о себе. Он сейчас на фронте. Но я уже вызвал его. Хотя, конечно, наши сотрудники могли бы получить необходимые сведения у него прямо там, на месте. Но мало ли еще какие вопросы возникнут по ходу дела?..