Наталья Александрова - Тайна тринадцати апостолов

Лицо это было, пожалуй, некрасиво, но необычно и выразительно, оно чем-то напоминало лики святых на старых византийских иконах. Это сходство усиливалось окружавшим лицо нимбом светло-бронзовых волос, а также прямоугольником окна, которое служило как бы рамой для женского лица.

Женщина в окне посмотрела на Старыгина и, ни слова не говоря, показала ему рукой налево. Дмитрий Алексеевич хотел что-то спросить у незнакомки, но не успел: окно захлопнулось с таким же звуком, с каким только что распахнулось.

Старыгин пожал плечами.

Странные люди живут в этом квартале…

Впрочем, налево так налево, тем более что направо от этого перекрестка он только что прошел и уткнулся в тупик. Правда, перекресток, кажется, был вовсе не тот… но, в конце концов, он всегда может вернуться на исходную точку…

Впрочем, в последнем Дмитрий Алексеевич вовсе не был уверен: в последние полчаса ему никак не удавалось вернуться туда, откуда он вышел. Видимо, Венеция хотела доказать ему утверждение древнегреческого философа, что в одну реку нельзя войти дважды.

Ну, или в один канал, пользуясь местными терминами.

Старыгин пошел налево.

Эта улица ничем не отличалась от всех предыдущих: такая же узкая, такая же мрачная, такая же безлюдная, окруженная такими же сырыми, заплесневелыми стенами.

Улица сделала небольшой поворот, и впереди показался портал церкви.

Это было что-то новое, и это новое сулило надежду. Венецианские церкви облюбованы туристами, они нанесены на карту города, и возле церкви всегда можно сориентироваться. Ну, или спросить у кого-нибудь дорогу до нужных мест.

Старыгин приободрился и прибавил шагу.

Церковь приближалась и становилась все лучше видна.

Дмитрий Алексеевич невольно залюбовался ее строгим и в то же время удивительно гармоничным фасадом. В нем чувствовалось влияние готического стиля — но не было присущей готике сухости и математически выверенной симметрии. Церковь была слегка асимметрична, и это придавало ей какую-то теплую, живую красоту. Так иногда какая-то врожденная неправильность придает необычную привлекательность человеческому лицу.

Старыгин вспомнил основные принципы японской эстетики: саби-ваби, то есть практичность, и простоту, югэн и сибуй .

Многие в последнее время знают и ценят принципы простоты и практичности, часто вспоминают сибуй — присущую красивой вещи первозданность, некоторую грубость, проявление природных свойств материала. Гораздо реже говорят о принципе югэн — свойственной красоте легкой неправильности, асимметрии. Так, исходя из этого принципа, ваза на каминной полке никогда не должна стоять точно в центре, она непременно должна быть немного смещена в сторону…

Поймав себя на этих мыслях, Старыгин огорчился: он до того проникся своими профессиональными познаниями, что не может просто наслаждаться красотой картины, пейзажа или, в данном случае, церкви — он непременно должен анализировать эту красоту, подводить под нее какую-то теоретическую базу…

За этими мыслями Дмитрий Алексеевич подошел к церкви.

Возле нее не было ни души. Старыгин подергал дверь, но она была заперта. Правда, на стене рядом с этой дверью висела табличка, на которой было написано, что церковь Святого Деметрия открыта для посещений каждый день с девяти утра до шести вечера, но вход в нее сбоку, со стороны северного нефа.

Старыгин отметил, что эта церковь посвящена его святому, его небесному покровителю, и обошел вокруг церкви.

И правда, сбоку он обнаружил небольшую дверь, вид которой не вселял большой надежды. Дверь была старая, дерево потемнело от времени, ручка, когда-то, надо полагать, бронзовая, теперь была буро-зеленой.

Старыгин оглянулся по сторонам. Вокруг не было ни души. Без надежды на успех он потянул дверь на себя.

Она подалась, и Дмитрий Алексеевич вошел в церковь.

Внутри эта церковь казалась больше и внушительнее, чем снаружи. Она была довольно просто отделана — потолок без росписей и резьбы поддерживали потемневшие от времени дубовые балки, строгие белые стены украшали несколько картин со сценами из жизни святого. В алтаре перед деревянным распятием стоял букет лилий, распространявших сильный сладковатый запах.

В первый момент Старыгину показалось, что в церкви никого нет, но затем он увидел в боковом проходе человека в темном монашеском одеянии, который молился, опустившись на колени.

Старыгин не хотел мешать ему, но монах завершил молитву и поднялся. Дмитрий Алексеевич направился к нему, чтобы спросить дорогу, но монах прижал палец к губам и пошел вглубь церкви, жестом показав Старыгину следовать за собой.

Старыгин, заинтригованный, подчинился.

Следом за монахом он вошел в открытую дверь, по-видимому, соединявшую боковой неф церкви с ризницей.

Они оказались в просторном светлом помещении, на стенах которого были развешаны несколько превосходных картин.

Старыгин невольно залюбовался ими, подумав, что в Венеции даже в небольших и малоизвестных церквях можно найти подлинные шедевры. Особенно хороша была одна картина — несомненно, «Тайная вечеря». По точному, выразительному рисунку и резкому, мрачному колориту Дмитрий Алексеевич узнал кисть Тинторетто. При этом, хотя Тинторетто часто обращался к этому сюжету, Старыгину никогда не приходилось видеть репродукции именно этой картины. Она отличалась от всех прочих работ на тот же сюжет удивительно тонким, выразительным изображением каждого лица. Не только Христос, но и все апостолы были изображены с поразительной живостью, в них чувствовалось портретное сходство с конкретными, живыми людьми.

Особенно один персонаж, судя по положению на картине и выражению лица, Иуда Искариот, показался не только живым и выразительным, но знакомым Старыгину. Дмитрий Алексеевич где-то видел это лицо, но где и когда — он отчего-то не мог вспомнить, как ни старался…

Удивленный и восхищенный, Старыгин забыл, что пришел в эту церковь только для того, чтобы спросить дорогу. Он достал свой мобильный телефон и несколько раз сфотографировал картину, не спросив у монаха, разрешена ли здесь фотосьемка.

Впрочем, пока Дмитрий Алексеевич любовался картиной, монах куда-то исчез.

Старыгин удивленно огляделся.

Теперь в ризнице он был совершенно один.

Дмитрий Алексеевич направился к двери, через которую он вошел в ризницу, и с удивлением убедился, что эта дверь заперта. Какой-то неприятный холодок пробежал по его спине.

Впрочем, тут же подумал он, ничего страшного не произошло, должно быть, монах закрыл дверь по ошибке и сейчас вернется, чтобы выпустить его. Он немного подождал и затем постучал в дверь — сперва деликатно, негромко, потом гораздо сильнее.