Грэм Барнет - Его кровавый проект

— Вы, несомненно, помните тот день, когда произошли убийства?

Я помолчал в ожидании какого-либо подтверждения и, не получив его, продолжал:

— Вы можете описать, в каком умонастроении пребывал в то утро ваш сын?

Мистер М. шумно пососал черенок своей трубки.

— Человек не больше способен разглядеть что-то в уме другого человека, чем разглядеть что-то внутри камня, — в конце концов сказал он.

Я решил задать более прямой вопрос.

— Был ли ваш сын в общем и в целом счастливого нрава? Был ли он жизнерадостным мальчиком?

Арендатор покачал головой. Я решил, что он не столько отвечает отрицательно, сколько дает понять, что у него нет мнения по данному вопросу. Тем не менее это был хоть какой-то ответ, и я слегка приободрился.

— Ваш сын говорил вам о своем намерении убить Лаклана Маккензи? — спросил я.

— Нет.

— Вы получали какие-нибудь намеки на то, что он собирается сделать?

Мистер М. покачал головой.

— Правда ли, что между вами и мистером Маккензи существовали некие разногласия? — не сдавался я.

— Я бы не назвал их «разногласиями», — ответил он.

— А как бы вы их назвали?

Мистер М. некоторое время пристально смотрел на меня.

— Я бы никак их не назвал.

— Но если вы не называете их «разногласиями», должны же вы их как-то называть?

— Почему должен?

— Ну, — самым любезным тоном проговорил я, — если вы хотите о чем-то поговорить, нужно это как-то называть.

— Но я не хочу об этом говорить. Это вы хотите, — сказал мистер М.

Я невольно улыбнулся такому ответу. Возможно, он был не настолько туп, как я предположил сначала.

Тут мистер Синклер в свою очередь сделал попытку сломить упрямство старика.

— Будет ли верно сказать, что мистер Маккензи вел против вас некую вендетту?

— Вам следовало бы спросить об этом мистера Маккензи, — сказал старик.

Мистер Синклер посмотрел на меня, сдаваясь.

Вдруг мистер М. слегка подался к нам через стол.

— Что бы ни сотворил мой сын, что сделано — то сделано. Любые ваши или мои слова тут ничего не изменят.

— Но, мистер М., боюсь, вы жестоко ошибаетесь, — серьезно сказал мистер Синклер — и объяснил, что перспективы сына старика избежать виселицы в огромной степени зависят от того, в каком состоянии рассудка тот пребывал во время совершения преступлений. Вот почему мы явились из Инвернесса, чтобы задать эти вопросы, а вовсе не из пустого любопытства.

Арендатор несколько мгновений смотрел на него. Его трубка погасла, и он вытряхнул ее содержимое на стол перед собой. Потом пошарил в кисете в поисках того, что там осталось. Я вынул свой кисет и подтолкнул его на середину стола и сказал, жестом приглашая его угощаться:

— Пожалуйста.

Мистер М. перевел взгляд с меня на кисет и обратно, без сомнения, взвешивая, насколько он окажется у меня в долгу, если примет подарок. Потом положил трубку на стол и сказал:

— Не думаю, что смогу чем-нибудь вам помочь, сэр.

Я сказал, что он уже очень помог, и спросил, могу ли я задать несколько вопросов о его сыне. Поскольку мистер М. не возразил, я задал следующие вопросы: страдал ли его сын от эпилепсии, случались ли у него сильные перепады настроения, приступы ярости или галлюцинации, был ли он эксцентричен в своих привычках и поведении и имелись ли в семье психические расстройства. На все вопросы арендатор ответил отрицательно. Однако я не питал большого доверия к его ответам, поскольку, хоть он и жил в жалких условиях, наверняка постыдился бы признаться в существовании таких склонностей в своей семье.

Поскольку я не видел смысла продолжать беседу, я встал и поблагодарил его за гостеприимство. Мистер М. тоже встал и посмотрел на кисет с табаком, оставшийся лежать на столе между нами. Его рука метнулась к кисету, и он спрятал его в карман куртки. Потом посмотрел на нас так, будто ничего не произошло. Мы пожелали ему доброго дня и с некоторым облегчением вышли на чистый воздух деревни.

Идя обратно к своим пони, мы не разговаривали. Я понимал, что мы следуем тем же путем, каким шел Р.М. две недели назад, перед тем как осуществил свой кровавый проект. Я гадал, нет ли некоей невольной правды в словах арендатора о том, как трудно распознать, что у другого на уме. Естественно, если человек в здравом рассудке, нужно просто спросить его об этом и, предполагая, что его ответы правдивы, принять его оценку того, о чем он мог думать в тот или иной момент. Проблемы возникают тогда, когда имеешь дело с людьми, живущими на границе безумия и, по определению, не имеющими доступа к содержимому своего ума. Чтобы заглянуть в разум таких несчастных, и существует такая дисциплина, как психиатрия. Я не сомневался, что мистер Синклер желает знать содержимое моего ума, но я не хотел делать поспешных заключений и держал рот на замке.

Пока мы шли к деревенскому перекрестку, я размышлял о том, что этот поселок мог бы показаться раем обитателям наших городских трущоб, и, если б не лень и невежество местных жителей, и в самом деле мог бы быть раем.

Когда мы добрались до своих пони, мистер Синклер предложил посетить дом мистера Маккензи, находящийся на другом конце деревни. Я не видел смысла расспрашивать членов семьи жертвы, поскольку меня заботил только преступник, но мистер Синклер заявил: если он ознакомится с местом совершения преступления, это может помочь ему в зале суда.

Дом Маккензи оказался добротной постройкой, и, похоже, его поддерживали в хорошем состоянии. На пороге, неистово орудуя большой маслобойкой, сидела низенькая женщина, которая подняла глаза при нашем появлении. У нее было красноватое лицо и густые коричневые волосы, стянутые на макушке в узел, предплечья — массивные и мускулистые, и вообще ее манеры и поведение были довольно мужеподобными. Тем не менее она не демонстрировала никаких ярко выраженных черт вырождения и казалась здоровым, хотя и непривлекательным, образчиком своего народа.

Мистер Синклер, удостоверившись, что перед ним вдова покойного, выразил наши соболезнования, и я склонил голову, показывая, что разделяю эти чувства. Мистер Синклер сообщил, что мы занимаемся расследованием убийства ее мужа (благоразумно избегая уточнений, какую именно роль он играет в расследовании), и спросил, нельзя ли ему ненадолго войти, чтобы «ознакомиться с географией дома». Леди жестом показала, что он может войти, но не последовала за нами в дом.

В дальнем конце комнаты горел огонь, и жара была просто гнетущей. Я стоял возле порога, пока мистер Синклер бегло осматривал помещение. Мебель в доме совершенно не признавала моды, но тем не менее представляла собой яркий контраст с обстановкой хижины, откуда мы недавно удалились.

Мистер Синклер, бродя по комнате, обогнул большой стол, за которым, без сомнения, обедала вся семья, и я решил, что он пытается воссоздать в уме случившиеся здесь ужасные события. Только когда он добрался до конца стола, его взгляд привлекла старая карга, сидящая в кресле рядом с очагом и, несмотря на жару, закутанная в одеяла. Адвокат тут же извинился за вторжение, но женщина не ответила. Он повторил свое извинение на гэльском, но ее слезящиеся глаза смотрели прямо вперед, и я пришел к выводу, что у нее прогрессирующая стадия деменции [40] Деменция — старческое слабоумие. — Прим. пер . .