Оливер Пёцш - Дочь палача и Совет двенадцати

– А кто же тогда, по-твоему? – спросил Георг.

Но Куизль выпустил облако дыма и промолчал.

Симон кашлянул.

– Я тоже хотел кое-что рассказать. Я был сегодня в больнице Святого Духа и заходил в дурдом. Есть у них одна сумасшедшая старуха, ее уже двадцать лет там держат. Она была совершенно вне себя и говорила, что знает, кто всех убил.

– По-твоему, она может стать свидетелем, про которых говорит отец? – спросил Георг с сомнением. – Куда вероятнее, что она сама уже не понимает, о чем говорит… Нам ее слова хоть чем-то могут быть полезны?

– Нет, не думаю. Но в какой-то момент она показалась мне не такой уж сумасшедшей. Она сказала, что все мы виноваты.

Дайблер посмотрел на него с изумлением.

– Все мы?

– Да, так и сказала. Вот я и думаю, может, мне еще раз…

Тут София вдруг заплакала, и Вальбурга посмотрела на них с упреком.

– Ну вот, все-таки разбудили своими разговорами! – проворчала она. – А девочка так сладко уснула…

Магдалена поднялась, и женщины принялись успокаивать девочку. Симон, Георг и Якоб молча смотрели на них. Разговаривать в таком шуме было невозможно. Идея сходить еще раз к старой Траудель уже не казалось Фронвизеру такой уж разумной. Она просто сумасшедшая, вот и всё.

Дайблер тем временем смотрел в маленькое зарешеченное окно. На улице уже темнело. Мюнхенский палач встряхнул головой.

– Как бы там ни было, – вздохнул он, – предположения Магдалены сейчас вернее всего. Если то, что она слышала, правда, то казначей и этот лысый тип замышляют какое-то преступление. Анни раньше ходила к Пфунднеру, а теперь она мертва. Вполне очевидно, что наш казначей как-то в этом замешан.

– Если они действительно собираются кого-то убить сегодня, я должна вытащить Еву из подвала, – заявила Магдалена, укачивая Софию.

– И как ты собираешься это сделать? – спросил Симон.

– Я снова заночую на мануфактуре. И в этот раз спущусь в подвал, а там будь что будет.

– Ты с ума сошла? – Симон в ужасе посмотрел на жену. – Счастье, что ты выбралась живой из этой дыры… Больше я тебя туда не отпущу!

– Речь идет о жизни девушки, как ты не понимаешь? А возможно, и не одной! На ее месте могла бы оказаться я или Барбара.

– А как же София? – Симон посмотрел на дочь, снова уснувшую. – Неужели снова хочешь оставить ее? Вальбурга не может вечно за ней присматривать. Ты – ее мать!

Магдалена поджала губы, и Фронвизер понял, что обидел ее. Он сразу пожалел о своих словах и хотел извиниться. Но в этот момент Вальбурга положила руку ему на плечо.

– Всё в порядке, Симон. Мы с Софией неплохо поладили, а я только рада, когда рядом есть кто-то еще, кроме кошек. Пусть Магдалена отправляется на мануфактуру, – Вальбурга покивала. – Она права. Речь идет о жизни ни в чем не повинных людей. Нам не всегда по вкусу то, что мы делаем. Но у нас порой не остается иного выбора.

– Ну… ладно, – с некоторой неуверенностью ответил Симон. – Похоже, я тут единственный считаю, что моей жене грозит опасность.

– Мы всегда рядом, – успокоил его Георг. – Если что-нибудь случится, мы с этого ван Уффеле шкуру спустим.

«Если не будет слишком поздно», – подумал Симон. Несмотря на все уговоры, у него было дурное предчувствие.

– А где, собственно, Барбара? – неожиданно спросил Куизль. – Где она шатается? Не хватало еще, чтобы и она ночью где-то пропадала…

– Насколько мне известно, она собиралась еще раз встретиться с Неером, – ответил Дайблер и усмехнулся. – Скажем так, на смотрины. Поэтому Неер раньше всех убрался с собрания. Как знать, может, вечером еще посмотришь на своего будущего зятя…

Барбара глотнула подогретого вина с пряностями и улыбнулась. Валентин между тем рассказывал ей очередную свою историю. Они уже два часа сидели в одной из многочисленных таверн на Зендлингской улице, разговаривали, ели ароматное жаркое или просто смотрели на других посетителей. К собственному удивлению, Барбара заметила, что впервые за долгое время не чувствует себя несчастной. Даже наоборот, она ощущала прилив жизненных сил.

И повинен в этом был сидящий напротив юноша, в чьих голубых глазах Барбара готова была утонуть.

Всю дорогу от Зендлинга Валентин играл для нее, танцевал и всячески веселил. Хотя Барбара думала, что давно уже разучилась смеяться. С Валентином она вообще не вспоминала о своем мрачном будущем. Когда они оказались в Мюнхене, Валентин провел ее по нескольким лавкам. Они померили дорогие наряды у портного и вели себя так, словно могли себе их позволить. У шорника Валентин присмотрелся к дешевым украшениям и торговался до тех пор, пока мастер не вышвырнул его вон. И вот они сидели в теплой таверне, и Валентин, сын уличного музыканта, рассказывал о своей жизни.

– Я еще ходить толком не умел, а уже играл на скрипке! – говорил он со смехом. – Отец вывел меня на сцену, и я плясал, как обезьянка. И при этом водил смычком по струнам. Звук был настолько ужасный, что люди сбегали толпами. После этого отец давал мне только тамбурин.

– И как, с ним получалось лучше? – спросила Барбара и глотнула еще вина.

– Ну, как сказать… Кто-то из зрителей сжалился и заплатил отцу три крейцера, лишь бы я убрался со сцены. – Валентин с улыбкой поднял кружку. – Ну вот, мы только обо мне и говорим. О себе ты пока ни словом не обмолвилась. Но я этого так не оставлю! – Он посмотрел на нее с нарочитой строгостью. – Итак, сознавайся, что привело тебя в Мюнхен?

Барбара долго собиралась с ответом. Она знала, что рано или поздно этот момент настанет.

– Если я скажу, пообещаешь, что не сбежишь от меня? – сказала она наконец.

Валентин рассмеялся.

– Только если ты не переодетый мужчина!

– Ладно, – Барбара глубоко вздохнула. – Я – дочь палача из Шонгау. Может, слышал, что палачи собрали Совет в Ау? Вот мы и приехали всей семьей в Мюнхен.

Об истинной цели своего приезда она промолчала. Как и о том, почему сидела за одним столом с Конрадом Неером. Для нее по-прежнему оставалось загадкой, почему палач из Кауфбойерна так поспешно исчез.

Валентин, как ни странно, почти не удивился. Он лишь на миг вскинул брови, после чего губы его растянулись в ухмылке.

– Дочка нечестивого палача, значит, – проговорил он. – Боже, спаси и сохрани! Где же твой хвост? Спрятала под юбкой? Ну, хотя бы волосы у тебя черные, как адова смоль… – Тут лицо его вновь стало серьезным. – Мой отец был уличным музыкантом, таким же изгоем. Сейчас мы, конечно, получили бюргерские права, но нам пришлось дорого за них заплатить. И все равно для людей я – беспутный скрипач, в самый раз, чтобы сыграть на свадьбе. Музыканта приветствуют с распростертыми объятиями, потом дают несколько монет и прогоняют. Так уж повелось.

– Ты, по крайней мере, можешь жить в городе, – сказала Барбара. – В Шонгау палач живет в провонявшем кожевенном квартале. И в трактир его пускают лишь при условии, что никто из гостей не против. А…