Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

По левую руку от двери в углу между белым шкафчиком и стеллажом стоял тот самый стол, за которым пришли машинисты. Это был обычный деревянный, хорошо сработанный стол с белой скатертью, которая из-за жирных жёлтых пятен и разводов уже не имела надлежащего вида, но из-за бедности хозяев давно не менялась. Над столом, заменяя хозяевам окно, висела небольшая картина с видом на швейцарские Альпы, подаренная станционному смотрителю своим патроном Дмитрием Олеговичем.

Хозяйка убрала скатерть, и машинисты, взявшись, понесли стол.

Один к одному стояли три стола. Скатертей на них не было. Это был не званый ужин, и всё было просто. Да, собственно, какие изыски можно было требовать в таком месте да в такое время.

Столы стояли в противоложном углу от буфета, прямо возле входа в покои станционного смотрителя. Вокзальная лавка давала три тесных места, а буфетные стулья — остальные семь. Выходило ровно десять. На пленного не накрывали.

Две большие кастрюли уже стояли на столе и манили уставших и изголодавшихся путников. И больше их манил даже не запах, а само осознание того, что в этих железных посудинах спрятана пища, которая вот-вот будет съедена. Оттого и не терпелось.

Станционный смотритель принёс тарелки, и его жена принялась раскладывать пищу. Тарелки были самые простые: деревянные да эмалированные, фарфоровых хозяин не вынес. Валентина открыла кастрюлю с варёной картошкой в мундире, и оттуда, как из вулкана, повалил пар, разносящий приятный съестной запах. Во второй кастрюле было отваренное мясо; его было мало. Помимо кастрюль на столе стояла тарелка с нарезанными свежими луковицами, да Братухин добавил где-то завалявшийся у него получёрствый хлеб, предварительно отрезав себе да Фёдору по приличному куску, так что выложенного хлеба на всех бы и не хватило, так человека на три-четыре.

Хозяйка вилкой цепляла картошину и добавляла в тарелку мясо, прикидывая так, чтобы всем досталось примерно поровну. Небольшой кусок мяса да одна картошина — вот и вся порция. Её худые костлявые пальцы как пауки резво сновали по столу, хватая тарелки, накладывая и переставляя их с места на место.

Наконец уселись. Смотритель опять принёс свой чай, хотя, собственно, более пить было нечего, разве что только воду.

— Хозяин, а нет ли у тебя чего плеснуть? — справился казак, намекая на выпивку.

— Как же, есть, но совсем мало.

— Тащи сюда, — радостно объявил казак, махнув рукой.

Он сидел спиной к окнам, так чтобы видеть весь зал. Напротив него в другом углу на скамейке у котельной сидел пленный, и казак за ним приглядывал. Он нацепил на вилку картошину, поднял её вверх и подразнил пищей красноармейца, после чего расхохотался, глядя на Братухина.

Станционный смотритель вынес бутылку коньяка, в которой оставалась едва ли треть.

— Небогато живёшь, — заявил казак, принимая бутылку. — И больше ничего нет?

Степан Тимофеевич помотал головой.

— А если поискать? А ну как найду?

— Ищите, — хмуро ответил хозяин на дерзость гостя.

— Да ладно, ты, не робей, — выпалил Фёдор, наливая себе из бутылки.

Он налил так же и Братухину, но поменьше, офицер его остановил.

— Вам не предлагаю, — сказал он, глядя на машинистов.

Для рабочих ему было жалко, тем более в бутылке значительно убыло.

— А нам ваше и не надо, у нас своё имеется, — так же грубо, как и говорил казак, ответил ему Тихон, глядя в диковатые чёрные очи.

Он достал из-за пазухи фляжку.

— Ну что ж, тогда за ваше здоровье, — диковато поглядывая глазами, сказал казак и поднял кружку, чтобы чокнуться с фляжкой Тихона. Тот молча, но глядя прямо в глаза, ответил ему тем же, и, ударив, они выпили. Тихон допил остатки со дна своей фляжки.

Ели быстро, да, собственно, и есть-то было нечего. Лук тут же расхватали и, хрустя, смяли, картошку съели с кожурой. Только Нелюбин пытался её почистить, но его толстые пальцы никак не могли подцепить тонкой шкуры и содрать её с горячей картофелины. Заметив, что остальные едят её нечищеной, он разломал картофелину вилкой и тоже принялся запихивать себе в рот прямо с кожурой. Он, Егор Гай да старуха ели медленнее остальных, пытаясь принимать пищу не спеша, культурно. Батюшка умял всё быстро, энергично, даже не заметив, как и казак, да и остальные культурой и манерами за столом не отличались. Казак с Тихоном ели, облокотившись обеими руками на стол, Коля чавкал и цыкал зубами, но у Братухина получалось отвратительнее всех. Он жевал с открытым ртом, так что можно было видеть перемолотую кашицу пищи и то, как он её ворочает языком с одной стороны на другую.

Нелюбин не выдержал этого зрелища и молчаливо отвёл взгляд. Тихон же наоборот следил за этой молотильней с каким-то интересом.

— Что это за мясо? — удивился Егор

— Да, вкус какой-то странный, незнакомый, — уточнил Нелюбин.

— Это волк, — сказал станционный смотритель.

— Волк? — удивился Братухин и гордо добавил: — Доводилось мне его уже пробовать.

— Хм, никогда не пробовал, — почти не жуя, сказал казак.

— А где вы его берёте? — поинтересовался Егор.

— Выменял у охотников. С войной волков много расплодилось. Вот охотники, какие есть, их и постреливают.

Казак доел всё, что было в тарелке и, осведомившись у своего офицера, не будет ли он ещё, долил оставшийся коньяк себе в кружку, после чего залпом выпил и принялся довольно поглядывать на стол и собравшихся.

— А вы знаете, — признался Егор Гай Степану Тимофеевичу, — глядя на вас, мне почему-то вспоминается пушкинский рассказ «Станционный смотритель».

Станционный смотритель не нашёл, что ответить.

— А вы что заканчивали? — вдруг поинтересовался машинист Нелюбин.

— Историко-филологический факультет Императорского Казанского университета, — на одном духу выговорил Гай.

Братухин на эту фразу только поднял указательный палец вверх и смешно выпятил глаза, высмеивая своего подчинённого. Казак засмеялся, Коля, взглянув, тоже.

— …Казанского университета! — с саркастической важностью для пущего смеха проговорил Братухин, продолжая широко раскрывать свои глаза.

Гай умолк. Шуточки командира были ему не по душе.

— А что же это он ничего не ест? — спросила жена станционного смотрителя, указывая головой на пленного красноармейца. — Может ему хоть лука отнести?

— Ничего, не сдохнет, — выговорил казак.

Все посмотрели на пленного, и он поднял на них свои глаза с большими по-девичьи красивыми ресницами. Его худое, обветренное и местами полопавшееся от холода лицо было каким-то ещё подростковым и округлым. Нельзя было поверить, что этот отрок уже солдат, призванный сражаться и убивать людей.