Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

— Знамо дело, спирт, — равнодушно ответил казак.

Гай направился к столу и, взяв в руку склянку с остатками спирта, посмотрел её на свет.

Вернувшийся из своих покоев станционный смотритель в это время собирал грампластинки. Заметив интерес Гая к склянкам, он даже опустился на стул.

— Что вы говорили, молодой человек? — вдруг спросил Гая отец Михаил.

— Мне кажется, — важно произнёс Гай, — что в этих банках не спирт, и комиссар умер, отравившись этим пойлом!

Довольный собой, почти торжественно произнёс Гай. Все взоры обратились на него.

— Ну отравился и отравился, — пробубнил про себя Братухин. Ему было всё равно.

— Подождите, — испуганно вставил отец Михаил, — из этой самой банки станционный смотритель подливал мне спирта в чай!

Гай и отец Михаил устремили свои взоры на станционного смотрителя. Тот выглядел как-то подозрительно растерянно. Руки его волновались, пальцы заиграли нервную дрожь на столе.

— Что было в банке? — Гай прямо спросил станционного смотрителя.

— Да ничего, спирт, — растерянно ответил тот.

— Ну вот, спирт, — подтвердил Братухин, совсем не глядя на смотрителя. Офицер складывал свою шинель.

— Подождите, — возмутился отец Михаил, — как это спирт? А от чего умер этот мерзавец Тихон?

Смотритель молчал под пристальными взглядами, его руку на столе затрясло мелкой дрожью.

— Вы что-то темните, смотритель, — обратился к нему Гай. — Если это безопасно, не будете ли вы так любезны выпить оставшееся?

Он поднял вверх банку и тряхнул, чтобы оставшаяся жидкость заколыхалась внутри.

— Нет, — хрипло от кома в горле ответил Степан Тимофеевич.

— Но вы ведь считаете, что это безопасно? — едко заметил Гай.

Глаза смотрителя бегали по сторонам, руки тряслись.

— Я… я…

— Да отстаньте вы от человека, — произнёс Братухин и, наконец, обратил свой взор на смотрителя. От увиденного лоб Братухина нахмурился.

— Подождите, подождите, — торопливо, с южным говорком произнёс отец Михаил, — этот человек хотел напоить и меня этим спиртом. А может быть потом и всех вас…

Слова священника подействовали на Братухина. Он подошёл ближе к смотрителю и встал напротив него.

— Говори, что в банке, — грозно пробасил офицер.

— Спирт, — с комом в горле проговорил смотритель.

— Какой ещё спирт? Я сейчас тебе в глотку залью этот спирт.

— Метиловый спирт, — быстро произнёс смотритель, — его нельзя пить. Комиссар сам его взял.

— Ну вот видишь, — довольно сказал Братухин, радостно глядя на Гая, — этот дурак Крутихин сам виноват.

Братухин уже собирался отойти.

— Подождите, — опять вмешался отец Михаил, возмущаясь на южный манер, — но зачем же вы подливали его мне в чай?

Все взоры опять устремились на смотрителя, и того затрясло.

— Вы его пили? — удивился Гай.

— Нет, не успел. Он его пролил, когда прибыл паровоз с этими людьми, — священник показал в сторону комбата Шихова.

— Так вы хотели его отравить? — тоже нависая над смотрителем, как и Братухин, спросил Гай.

Смотритель как-то неуверенно качнул головой.

— Но зачем… — начал было Гай, но тут же осёкся. Он вдруг бросился в покои станционного смотрителя и скрылся за поворотом коридора.

Через пару секунд он вернулся, неся в руках железную коробку из под карамели, за ним бежала жена станционного смотрителя.

— Стёпа, он взял коробку… — вбежав в зал, она запнулась и уставилась на хмурые лица гостей.

— Присядьте, — скомандовал Братухин, глядя прямо в глаза женщине.

Она подчинилась.

Гай открыл коробку и показал всем содержимое.

— Что это? — спросил отец Михаил.

— Откройте ваш рот, — несвойственно для себя скомандовал Гай.

Священник неуверенно приоткрыл рот.

— Шире, — скомандовал Гай, показывая своими губами, как нужно обнажить зубы.

Священник растянул губы, и золотые зубы заблестели под электрическим светом. Гай взял из коробки несколько кусочков и высыпал их на стол. Упавшие зубы засверкали золотом.

Переведя хмурый взгляд с зубов священника на зубы, высыпанные на стол, Братухин выхватил свой «Браунинг» и, прижав глазами смотрителя к стенке, объявил: «Сейчас вы нам всё расскажете!»

Вокзал тонул в северной густой тьме, она, как трясина, всё сильнее и сильнее затягивала в себя. Куда бы ни устремился взгляд, он везде встречал лишь тьму: чёрный, и ни какого другого оттенка. Из-за этой тьмы всё кругом казалось бескрайней бездной. Куда ни глянь — всюду пропасть. Вверху — пропасть; внизу — пропасть; спереди — пропасть; сзади — пропасть. Свинцовые облака толстой пеленой заволокли всё небо, и звёзд с луной уже не существовало. И в этой тёмной глухой пещере лишь одни окна вокзала пропускали источник света. Через замёрзшие окна свет, искажённый рефракцией, отбрасывал свои лучи на раскинутый у подножия постройки белый саван снега да ещё совсем чуть-чуть вырисовывал во мраке фигуру огромной паровой машины, без топлива бесполезным грузом застывшей возле перрона.

Мороз — союзник тьмы, не меньше упивался своей властью. Из всего, что мог, он выкачивал тепло. Зверьё, и без того замученное дневной вьюгой, спало по своим гнёздам и норам, не зная, до конца переживёт ли оно эту ночь. Кто бы мог пообещать им, что свирепствующий безжалостный холод не усилится, и их скудное жилище выдержит крепчающую стужу. Только своим телом они обогревали жилище, не было у них как у человека под рукой ни топлива, ни спичек. Одна у них была надежда — на себя да на милость холода, который даст им ещё прожить один день, если тот вообще наступит. Кто сказал, что солнце всегда восходит на горизонте? Что смогут ответить все эти мудрецы, если механизм, работавший миллиарды лет, вдруг сломается, и мир уже никогда не пробудится от мрака? Чего будут стоить все их слова? Кто сказал, что законы мироздания нерушимы?

Некогда горячий паровой котёл машины остыл и трясся ледяной дрожью. Коля прикладывал к нему руки, но тёплых мест уже не было. Вместо того, чтобы греть, железо выкачивало тепло. Коля отдёрнул руку и спрятал её в карман шинели. Ему ещё повезло, что он по старой своей привычке не снял просаленную шинель в зале и сейчас, застёгнутый на все пуговицы, мог хоть как-то удерживать тепло. Варежек на руках не было и ладони приходилось держать в карманах, там они чуть-чуть отогревались, но не согревались полностью. Голову без шапки, несмотря на густые рыжие волосы, пронзали ледяные копья. Коля перешагивал с ноги на ногу, пытаясь согреться, но мороз всё равно беспощадно пожирал тепло. Несколько минут на ужасном холоде казались часами. Он не знал, как ему бороться с природной стихией, как согреть своё тело, но идти обратно на вокзал ему не хотелось. Он был твёрдо уверен, что белогвардейцы, захватив оружие, его уже не пожалеют. Уходить от вокзала по такому морозу и беспросветной тьме — гиблое дело. Уже через несколько вёрст мороз окончательно одержит верх. Поэтому он и стоял в родной для себя кабине паровоза и трясся от холода. Без плотного ужина в животе не было привычной тяжести. Еда ушла, как в бездонную пропасть, почти не оставляя следа. Сейчас на морозе это чувствовалось особенно сильно.