Валерий Введенский - Убийца из прошлого

— Ты, часом, не беременна? — спросила она.

— От кого? От Святого духа? — отшутилась я.

Даже ей я не раскрыла нашу с Гуравицким тайну. Но ее вопрос заставил меня призадуматься. Стала вспоминать, когда были последние истечения. Боже, полтора месяца назад. Неужели понесла с первого раза?

До свадьбы оставалось всего ничего, каких-то три недели. Что было делать?

В отчаянии я пошла к знахарке и попросила средство от беременности, якобы для одной крестьянки, которую изнасиловали разбойники. Она дала какой-то порошок, но он не помог.

Мне оставалось уповать на чудо, что Андрея задерживают какие-то важные дела. Или что заболела его матушка. Надежда оборвалась, когда из столицы приехал сыщик Крутилин. Оказалось, матушка сама его ищет.

И я решилась открыться Разруляеву. К моему удивлению, он обрадовался:

— А я не знал, как вам признаться. Дело в том, что тоже полюбил другую. И, только представьте, она тоже беременна. И я не могу. Никак не могу… Давайте сейчас же пойдем к Александру Алексеевичу…

— Сергей Осипович, вы не поняли. Гуравицкий бросил меня. И я прошу, нет, умоляю, взять на себя этот грех. Давайте после свадьбы переедем в Петербург, иначе Александр догадается, что ребенок не от вас. А так мы скажем, что родился недоношенным. Я не буду препятствовать вашим встречам с этой женщиной, часть моих денег сможете отдавать ей.

И Разруляев согласился.

Свадьбу я вспоминаю с содроганием. Гости веселились, кричали «Горько», а мы с Сергеем Осиповичем сидели как два истукана».

Из показаний Александра Шелагурова:

«Говорят, от любви до ненависти один шаг. Подтверждаю, так и есть. После убийства Гуравицкого я возненавидел Мэри. Не то что прикасаться, видеть ее не мог.

Я не стал устраивать сцен — что толку? Ничего ведь не исправить, лишь стану всеобщим посмешищем. Да и боязно было. Гуравицкого-то рано или поздно начнут искать. Если бы обвинил Мэри в измене, меня могли бы заподозрить. И еще я боялся: вдруг его тело найдут?

Но и простить Мэри не мог. Никак не мог. Выходов было два: разъехаться или убить. Первый отмел сразу — Мэри совершила злодеяние и должна понести за то наказание. Иначе все: слуги, соседи, Ксения с Разруляевым — поймут, что я рогоносец и слюнтяй. Что из меня можно вить веревки, вытирать об меня ноги. Я поехал в Новгород и купил мышьяк. Однако по приезде в Титовку Мэри меня огорошила. Заявила, что беременна.

Я сперва не поверил, решил, что то очередная ее уловка, что поняла, почувствовала, догадалась о моих планах и намерена снова водить меня за нос. Но повитуха подтвердила — Мэри на третьем месяце, и, значит, отец ребенка я.

Мои мучения стали невыносимыми. Лишить жизни жену был готов, но невинного ребенка, моего ребенка… Моего ли? Ведь утроба, в коей пребывал, была осквернена.

Я решил дождаться родов. И поклялся, что, если малыш родится похожим на меня, прощу его блудливую мать. Но Мэри… Мэри не желала от меня ребенка! Незадолго до Ксюшиной свадьбы ко мне пришла та самая колдунья, что давала Мэри порошок для зачатия, и сообщила, что к ней приходила Ксения с просьбой дать средство для прерывания беременности. Якобы для изнасилованной крестьянки. Сомнений, что за «крестьянка», у меня не было. Мэри!

До свадьбы сестры оставалась неделя-другая, я не хотел портить праздник, потому отсрочил казнь.

Решение молодых поехать в Петербург было мне на руку: вдруг бы что-то заподозрили? А так я объявил, что Мэри умерла от холеры. Почему? Холерных запрещено хоронить на кладбищах, а я не желал, не мог допустить, чтобы блудница покоилась рядом с моими матерью и отцом. Ей там не место. Пусть гниет рядом с любовником.

Я был уверен, что, когда Разруляевы узнают о постигшем меня «горе», сразу вернутся назад. Но они не приехали даже на похороны. А потом сообщили, что вообще остаются жить в столице».

Из протокола допроса Ксении Разруляевой:

«Мы не рискнули ехать на похороны, раз Мэри умерла от холеры. Вдруг заразимся? Я ведь была беременна».

Из показаний Александра Шелагурова:

«Так обе мечты — иметь семью и сделать карьеру — пошли прахом. Имение ведь не бросишь, кто-то должен им заниматься. Однако значительную часть доходов с него теперь «забирал» Пшенкин. Его аппетиты росли, а вместе с ними росли подозрения Сергея Осиповича. Как совладелец, он имел доступ к учетным книгам, и мне постоянно приходилось врать, обосновывая величину расходов.

Однажды я не выдержал и заявил Пшенкину, что денег больше нет.

— А если получите выкупные свидетельства? Тогда ведь доход увеличится, не так ли, барин? — спросил он.

«Барин» теперь звучало из его уст как издевка.

— Как же я их получу, если твой отец против них народ баламутит? — ответил я вопросом на вопрос.

— Я его уговорю, — пообещал Петька.

Уж не знаю, что он наплел Поликарпу, но буквально через месяц мы с Разруляевым получили выкупные. Пшенкин сразу задрал выплаты до тысячи в месяц, но не это было главной бедой, а то, что Сергей Осипович получил возможность продать свою часть.

— Если вложиться в облигации, доходов будет больше, — заявил он.

Напрасно я взывал к его совести — мне удалось добиться лишь отсрочки до осени, до сбора урожая.

Я не знал, что предпринять, хотел застрелиться. Но тут ко мне в имение пожаловал Сенька Вязников.

— Дело у меня к вам, барин. Четыре года назад шурин мой Петька предложил денег взаймы.

— Много?

— Две тысячи. Мол, езжай в Питер, открой дело, а мне плати проценты. Только никому не говори, что это я денег дал, скажи, наследство нежданно-негаданно свалилось. Я удивился: зачем такие секреты? Петька покрутил пальцем у виска: «А как я исправнику объясню, откуда деньги? Он сразу поймет, что лихоимством промышляю. Не хочу я, Сенька, в тюрьму загреметь. А так и дело доброе сделаю — и вам с Машкой помогу, и деньги свои приумножу. Так что? По рукам?» Грех было отказываться. Снял помещение на Загородном, начал заклады принимать. Только не шибко выгодным дело оказалось. А все из-за недостатка оборотного капитала. Знал я, что у Петьки денег куры не клюют — когда те самые две тысячи приносил, вместе с ними отдал пухлый конверт, сургучом запечатанный:

— Сохрани. Дома держать боюсь, как бы чего не случилось.

Как в воду глядел, буквально через месяц его дом сожгли.

— В конверте кредитки лежали? — спросил я Вязникова.

— Они самые. Когда уже Петька в Питер перебрался, явился за конвертом, вскрыл его при мне. Столько радужных [121] Кредитный билет достоинством в 100 рублей. никогда в жизни не видел.

— А кроме денег, что-нибудь в конверте было? — спросил я.

— Бумаги. Их Петька снова запечатал и опять отдал мне: «Храни как зеницу ока». До вчерашнего дня так и делал. А вчера мы с Петькой разругались. Пришел к нему покупку новых лошадей обмыть, слово за слово, снова попросил денег взаймы. Мол, сколько можно с дешевыми портсигарами возиться, брульянты надо принимать, изумруды всякие, золотишко. А он опять отказал. Обидно так отказал. Мол, сам на брульянты зарабатывай. А коли не нравится, верни мне долг. Немедленно! Пришел я от него в лавку и вспомнил вдруг про конверт. Дай, думаю, взгляну, что в нем. И вона что оказалось.