Валерия Вербинина - Тайны Баден-Бадена

— И зачем вы устроились в Оттерсвайере, — распекал Михаила Тихменёв, — охота вам киснуть в глуши, батенька! Поселились бы в Бадене, сняли бы комнату, коли хорошую гостиницу позволить себе не можете. Вы ведь так и не познакомились с Тургеневым? Ну так я и думал: ваши великосветские знакомые тут бессильны, потому что Иван Сергеевич очень разборчив и общается далеко не с каждым… И потом, вы же никогда не даете о себе знать. Я, например, уже дней десять вас не видел…

Михаил знал, что упоминание о десяти днях — преувеличение, но не стал поправлять собеседника.

— Извините, Платон Афанасьевич, я был болен, — сказал он.

Только тут Тихменёв догадался присмотреться как следует к писателю и заметил, что тот бледен и выглядит, по правде говоря, довольно-таки неважно. «Действительно болел или врет? — подумал редактор, по привычке предполагая, что ему говорят неправду или, по крайней мере, не всю правду. — Может, проигрался? Нет, серебряные часы, которые он носит, на месте. Проигрался бы — заложил. И чем можно заболеть в Бадене посреди лета? Холеру в расчет не берем, сейчас эпидемии вроде бы нет. Мелкая нынче пошла молодежь, худосочная — я в его годы вообще ничем не болел».

— Во всяком случае, вы многое потеряли, не придя на именины Гончарова, — сказал редактор вслух. — Никакой рассказ не передаст атмосферы, которая там царила. Вы, конечно, слышали, что Иван Александрович вбил себе в голову, будто Тургенев повадился таскать его сюжеты. Некоторое время назад они как будто помирились, но надо было вчера слышать шпильки, которые то и дело вставлял Гончаров в самые невинные моменты. Тургенев, само собой, отвечал, но вообще он слишком добродушен, чтобы платить противнику той же монетой.

— Только странно, что этот добродушный господин ухитрился поссориться не только с Гончаровым, но и с графом Толстым, — не удержавшись, буркнул Михаил.

Тихменёв прищурился и с любопытством поглядел на своего собеседника. «Эге, какие мы стали колючие! На мякине не проведешь! А помню, разговаривал я с ним в кафе Вебера, так он слово поперек вымолвить боялся, словно и не человек вовсе, а тряпка…»

— Ну коли уж мы заговорили о тех, кого обидел Тургенев, — усмехнулся редактор, — тут много кого можно вспомнить, и вообще, какой русский литератор никогда не ругался в пух и прах с другими литераторами? Вот, к примеру, Достоевский… кстати, вы в курсе, что он сейчас в Бадене?

— Да, я видел его в гостинице.

— И не подошли? Смотрите, он до ужаса мнителен, может обидеться. Даже наверняка обидится.

— По правде говоря, я не был уверен, что он меня вспомнит: мы встречались лишь раз в какой-то редакции. А вы хорошо его знаете?

Редактор любил говорить о своих литературных знакомствах и принялся рассказывать, что с Достоевским он познакомился уже после того, как Федор Михайлович побывал на каторге. Платон Афанасьевич вскользь упомянул тяжелый характер писателя, его страсть к игре и долги, которые Достоевский «из чистой глупости» принял на себя после неожиданной смерти брата, пытавшегося издавать журнал и оставившего дела в большом беспорядке. Но Тихменёв не был бы Тихменёвым, если бы в бочку дегтя не плеснул еще и яду.

— Всего год или два тому назад, — разоткровенничался он, — я видел Достоевского в Висбадене, куда он приехал с любовницей, пока жена его в России умирала от чахотки.

— Я слышал, он снова женился после того, как овдовел, — пробормотал Михаил.

— Да, на стенографистке, которой диктовал роман «Игрок». Вряд ли этот брак долго продержится: она ему в дочери годится.

Михаил собирался спросить у редактора совета, и совсем не по поводу литературы, но последняя фраза собеседника отбила у писателя охоту делиться с ним чем бы то ни было. Чтобы отделаться от Тихменёва, Авилов поглядел на часы, объявил, что его ждут, и попросил извинения за то, что ему срочно нужно идти. Впрочем, на прощание он все же пообещал заглянуть к Гончарову и поздравить его с прошедшими именинами.

— Только смотрите, чтобы он не принял вас за шпиона Тургенева, — хмыкнул Тихменёв. — Иван Александрович уверен, что Тургенев нанимает людей, чтобы те рылись в его рукописях.

…Не сказать, что Михаил Петрович убежал от редактора во всю прыть, но, во всяком случае, писатель почувствовал, что ему даже легче дышится после того, как он расстался со своим всезнающим собеседником. «Взять хотя бы графиню Вильде, — размышлял Авилов, — всем известно, что она сплетница. Это характер понятный: злой ум — и пустота, конечно. Вероятно, она еще и несчастлива в семейной жизни, отсюда такой интерес к чужим делам. Она многое знает, может рассказать что угодно о ком угодно… и, однако же, не вызывает такого отторжения, как Платон Афанасьевич. — Тут его мысли изменили свое направление. — Может быть, вставить ее в повесть? Но что можно о ней написать? Так-то она совершенно обыкновенная женщина, без всякой изюминки, если, конечно, не считать ее положение в обществе».

Он явился на виллу обыкновенной женщины и осведомился у горничной, дома ли госпожа графиня и может ли она его принять. Выяснилось, что Вера Андреевна куда-то уехала, но обещала вскоре вернуться.

— Хорошо, — сказал Михаил, решившись, — я подожду ее здесь.

Ждать пришлось неполных два часа, которые писателю помогли скоротать принесенные горничной французские газеты и несколько чашек чаю. Оглядываясь на высокие напольные часы в корпусе из красного дерева, Михаил то и дело говорил себе, что ему лучше уйти, но тотчас же вспоминал, зачем он здесь, и принимал решение набраться терпения. Стрелки перемещались возмутительно медленно, и наконец — стук колес подъезжающего экипажа, знакомый голос, произносящий какую-то витиеватую немецкую фразу, потом распахивается дверь — и вот, пожалуйста, Вера Андреевна собственной персоной в облаке сиреневого шелка и дорогих французских духов, имитирующих запах сложного букета цветов.

— Ах боже мой, — сказала графиня после того, как были произнесены слова приветствия, — судя по вашему мученическому виду, вы явились благодарить меня за услугу. — Она бросила быстрый взгляд на газеты, лежавшие на столе. — Раз вы добрались до «Монитора» полуторамесячной давности, значит, вам пришлось долго меня ждать. Напрасно, милостивый государь, напрасно: могли бы ограничиться тем, что занесли свою визитную карточку или в современном духе сделали бы вид, что ничем мне не обязаны…

Михаил совершенно смутился и произнес тысячу не слишком связных слов о том, что он, напротив, весьма благодарен госпоже графине за ее заботу и ни за что не хотел бы прослыть в ее глазах невежливым человеком. Однако ироническая улыбка хозяйки дома и выражение ее лица побудили его оправдываться более энергично, и вскоре он договорился до того, что чуть ли не обязан Вере Андреевне жизнью и что в его мнении она стоит выше всех известных ему баденских дам.