Борис Акунин - Статский советник

Сани остановились у старинных чугунных ворот, украшенных короной. За оградой виднелся двор и большой трехэтажный дворец, когда-то, наверное, пышный и нарядный, а ныне облупившийся и явно заброшенный.

– Там никто не живет, двери заколочены, – словно оправдываясь, объяснила Игла. – Как отец умер, я всех слуг отпустила. А продать его нельзя. Отец завещал дом моему сыну. Если будет. А если не будет, то после моей смерти – управе Георгиевского ордена…

Значит, про невесту Фокусника говорили правду, что графская дочь, рассеянно подумал Грин, чей мозг потихоньку начинал подбираться к главному.

Игла повела его мимо запертых ворот, вдоль решетки к маленькой пристройке с мезонином, выходившей крыльцом прямо на улицу.

– Здесь когда-то семейный лекарь жил, – сказала Игла. – А теперь я. Одна.

Но он уже не слушал.

Не глядя по сторонам прошел за ней через какую-то комнату, даже не посмотрев по сторонам. Сел в кресло.

– Что же теперь делать? – спросила Игла.

– Мне нужно подумать, – ровным голосом ответил Грин.

– А можно я посижу рядом? Я не буду мешать…

Но она мешала. Ее мягкий, бирюзовый взгляд не давал мысли организоваться, в голову лезло второстепенное и вовсе ненужное.

Усилием воли Грин заставил себя не сбиваться с прямой линии, сосредоточиться на насущной задаче.

Насущная задача называлась ТГ. Кроме Грина решить ее было некому.

Чем же он располагал?

Только хорошо тренированной памятью.

К ней и следовало обратиться.

Всего ТГ прислал восемь писем.

Первое – про екатериноградского губернатора Богданова. Поступило вскоре после неудачного покушения на Храпова, 23 сентября минувшего года. Нивесть откуда появилось на обеденном столе конспиративной квартиры на Фонтанке. Напечатано на машине “ундервуд”.

Второе – про жандармского генерала Селиванова. Само собой обнаружилось в кармане Гринова пальто 1 декабря минувшего года. Дело было на партийной “свадьбе”. Пишущая машина – снова “ундервуд”.

Третье – про Пожарского и неведомого “важного агента”, который оказался членом заграничного ЦК Стасовым. Нашлось на полу в прихожей квартиры на Васильевском 15 января. Пишущая машина та же.

Четвертое – про Храпова. На колпинской даче. Емеля подобрал записку, обернутую камнем, под открытой форточкой. Это было 16 февраля. ТГ опять воспользовался “ундервудом”.

Итак, первые четыре письма были получены в Петербурге, причем между первым и последним миновало почти пять месяцев.

В Москве же ТГ залихорадило: за четыре дня – четыре послания.

Пятое – про предательство Рахмета и про то, что Сверчинский ночью будет на Николаевском вокзале. Пришло во вторник, 19-го. Опять, как со “свадьбой”, загадочным образом оказалось в кармане висящего пальто. Машина сменилась, теперь это был “ремингтон №5”. Очевидно, “ундервуд” остался в Питере.

Шестое – про полицейскую блокаду у железнодорожных пакгаузов и про новую квартиру. Это было в среду, 20-го. Письмо принес Матвей, кто-то незаметно подсунул ему конверт в карман тулупа. Напечатано на “ремингтоне”.

Седьмое – про Петросовские бани. Брошено в почтовую щель 21 февраля. “Ремингтон”.

Последнее, восьмое, заманивающее в ловушку, поступило тем же образом. Было это вчера, в пятницу. Машина – “ремингтон”.

Что же из всего этого следует?

Почему ТГ сначала оказывал бесценные услуги, а потом предал?

Потому же, почему предают другие: был арестован и сломлен. Или был раскрыт и сам стал жертвой провокации. Неважно, это второстепенное.

Главное – кто он?

В четырех случаях из восьми ТГ или его посредник находился в непосредственной близости от Грина. В остальных четырех подобраться к Грину почему-то не захотел или не смог и действовал не изнутри, а снаружи: через открытую форточку, через дверь, через Матвея.

Ну, в Колпине понятно: после январского экса Грин объявил группе карантин – сидели на даче, никуда не выходили, ни с кем не встречались.

В Москве же ТГ имел прямой доступ к Грину всего в одном случае, 19 февраля, когда Козырь проводил инструктаж перед нападением на карету экспедиции государственных бумаг. Затем ТГ по какой-то причине прямого доступа лишился.

Что произошло между вторником и средой?

Грин дернулся в кресле, осененный арифметической простотой разгадки. Как только он не додумался раньше! Просто не было истинной, категорической необходимости, которая так обостряет работу мысли.

– Что? – испуганно спросила Игла. – Тебе нехорошо?

Он молча схватил со стола карандаш, лист бумаги. Помедлил с минуту и быстро набросал несколько строк, сверху приписал адрес.

– Это на телеграф. Сверхсрочным тарифом.

Грин оказался не таким, каким представлял его Эраст Петрович. Ничего злодейского или особенно кровожадного в человеке, сидевшем на соседней скамье, статский советник не усмотрел. Суровое, чеканное лицо, которое трудно вообразить улыбающимся. И совсем еще молодое, несмотря на неуклюжий маскарад в виде седых усов и бакенбардов.

Похоже, что кроме самого Фандорина и террористов в Брюсовском сквере никого и не было. Пожарский отлично выбрал место для операции. По ту сторону решетки прогуливался городовой, несомненно ряженый. Двое молодых дворников с неестественно длинными бородами и интеллигентными лицами неуклюже скребли фанерными лопатами снег. Еще двое парней поодаль играли в свайку, но что-то не больно увлеченно – слишком часто поглядывали по сторонам.

Девять уже миновало, но Пожарский медлил. Очевидно ждал, пока вернется самый юный из боевиков, изображающий гимназиста.

Но вот и он. Насвистывая, прошел аллеей, сел на расстоянии вытянутой руки от Эраста Петровича, как раз рядом с дырявым сугробом и жадно сунул в рот пригоршню снега. Надо же, подумал статский советник, совсем ребенок, а уже приучен к убийствам. В отличие от фальшивого генерала “гимназист” смотрелся вполне убедительно. Вероятно, это и был Снегирь.

Появился Пожарский, и игроки в свайку потянулись к центру сквера. Эраст Петрович внутренне подобрался. Князь крикнул, что предлагает нигилистам сдаваться, и Фандорин пружинисто вскочил с места, легко подцепил “гимназиста” за воротник шинели и потянул за собой в спасительный сугроб. Умирать мальчишке было рано.

Снег мягко принял статского советника, но пустил недалеко – вряд ли больше, чем на аршин. Снегирь упал сверху и забарахтался, но из крепких рук Эраста Петровича вырваться было непросто.

Со всех сторон грянули выстрелы. Фандорин знал, что стрелки Летучего отряда, усиленные мыльниковскими филерами, бьют с монастырских стен, с окрестных крыш и не прекратят огонь, пока в сквере шевелится хоть что-то живое.