Борис Акунин - Статский советник

Статский советник, пожав плечами, пошел за стариком, подумав: возможно, не так уж несправедливы сетования петербужцев, утверждающих, что московское начальство начинает от преклонных лет выживать из ума.

Ведищев открыл одну за другой пять дверей, несколько раз сворачивал то вправо, то влево и, наконец, вывел в узкий коридорчик, который, как было известно Фандорину, соединял кабинет генерал-губернатора с внутренними апартаментами.

Здесь Фрол Григорьевич остановился, снова приложил палец к губам и слегка толкнул низкую дверку. Та бесшумно приоткрылась, и обнаружилось, что в щель отлично видно всё, что происходит в кабинете.

Эраст Петрович увидел Долгорукого, сидевшего спиной, а перед ним, на удивительно близком расстоянии, какую-то даму или барышню. Собственно говоря, никакого расстояния не было вовсе – посетительница уткнулась лицом в грудь его сиятельства, из-за плеча с золотым эполетом виднелась лишь верхушка головы. Тишину нарушали только всхлипы, сопровождаемые жалобным пришмыгиванием.

Фандорин недоуменно оглянулся на камердинера, и тот вдруг выкинул очень странную штуку – подмигнул статскому советнику морщинистым глазом. Вконец сбитый с толку, Эраст Петрович вновь заглянул в щель. Увидел, как князь поднимает руку и осторожно гладит плачущую по черным волосам.

– Ну-ну, голубушка, будет, – ласково сказал его высокопревосходительство. – Молодец, что пришла к старику, что душу облегчила. И что поплакала, правильно. А про него я тебе так скажу. Выкинь ты его из сердца. Не пара он тебе. И никому не пара. Ты девочка прямая, горячая, наполовинку жить не умеешь. А он – хоть и люблю я его – неживой какой-то, будто инеем прихваченный. Или пеплом присыпанный. Не отогреешь ты его, не оживишь. Уж многие пробовали. Послушай моего совета, не трать на него душу. Найди себе какого-нибудь молодого, простого, ясного. С такими больше счастья, уж поверь старому человеку.

Эраст Петрович слушал речь князя, и точеные брови недоверчиво сдвигались к переносице.

– Не хочу я ясного, – гундосым от слез, но вполне узнаваемым голосом провыла черноволосая посетительница. – Вы ничего не понимаете, он живее всех, кого я знаю. Только я боюсь, что он любить не умеет. И еще все время боюсь, что его убьют…

Дальше Фандорин подслушивать не стал.

– Зачем вы меня сюда привели? – яростно прошептал он Фролу Григорьевичу и быстро вышел из коридора.

Вернувшись в приемную, статский советник, до чернильных брызг налегая на перо, написал генерал-губернатору новую записку, существенно отличавшуюся от предыдущей и по тону, и по содержанию. Но передать ее секретарю не успел – белая дверь распахнулась и послышался голос Владимира Андреевича:

– Ну иди, иди с Богом. И про совет мой помни.

– Здравствуйте, Эсфирь Авессаломовна, – поклонился статский советник вышедшей в приемную красавице.

Та смерила его презрительным взглядом. Невозможно было даже вообразить, что эта надменная особа только что всхлипывала и сморкалась, как оставленная без мороженого приготовишка. Разве что глаза, еще не просохшие от слез, блестели ярче обычного. Не удостоив Эраста Петровича ответом, Царица Савская удалилась прочь.

– Эх, – вздохнул Владимир Андреевич, глядя ей вслед. – Где мои шестьдесят пять… Да вы входите, голубчик. Извините, что заставил ждать.

По молчаливому уговору о недавней посетительнице говорить не стали, а сразу перешли к делу.

– Обстоятельства сложились таким образом, что я не имел возможности явиться к вашему сиятельству с д-докладом раньше, – начал Фандорин официальным тоном, но генерал-губернатор взял его за локоть, усадил в кресло напротив себя и уютно, добродушно сказал:

– Всё знаю. Фрол имеет доброжелателей и в Охранном, и в прочих местах. Донесения о ваших приключениях получал регулярно. И о сегодняшней баталии полностью осведомлен. Получил подробную реляцию от коллежского асессора Мыльникова, со всеми подробностями. Славный человек Евстратий Павлович. Очень хочет на освободившееся после Бурляева место. А что ж, можно перед министерством словечко замолвить. Я уж и депешку о сегодняшнем геройстве его величеству отбил – пораньше, чем ваш князек. Тут ведь главное, кто раньше доложит. Про вашу доблесть расписал в самых ярких красках.

– За это п-покорнейше благодарю, – в некоторой растерянности ответил Эраст Петрович, – однако же хвастать особенно нечем. Главный п-преступник скрылся.

– Один скрылся, а шестеро обезврежены. Это большущая удача, голубчик. У полиции давненько такой не бывало. И победа одержана у нас в Москве, хоть и с привлечением помощи из столицы. Из моей депеши государь поймет, что шестеро террористов, которые перебиты, – наша, московская заслуга, а что седьмой ушел – так это Пожарский проворонил. Я депешки-то составлять умею. Почитай, полвека по чернильным морям плаваю. Ничего, милостив Господь. Может, и поймут там (морщинистый палец князя ткнул в потолок, адресуясь не то к государю, не то непосредственно к Господу), что рано еще Долгорукого на помойку выкидывать. Прокидаются! И про ваше застрявшее представление на обер-полицеймейстерство я в депеше тоже помянул. Посмотрим, чья возьмет…

Из генерал-губернаторского дворца Эраст Петрович вышел в задумчивости. Надевая перчатки, остановился у афишной тумбы, зачем-то прочел набранное огромными буквами объявление:

В Политехническом музее проводится демонстрация новейшего фонографа Эдисона. Г-н Репман, заведывающий отделом прикладной физики, лично проведет опыт по записыванию звука, для чего исполнит арию из оперы “Жизнь за царя”. Входная плата – 15 коп. Число билетов ограничено.

В спину статскому советнику ударил снежок. Эраст Петрович изумленно обернулся и увидел у тротуара легкие санки-двойку. На бархатном сиденье, откинувшись на гнутую спинку, сидела черноглазая барышня в собольей шубке.

– Садись, – сказала барышня. – Едем.

– Ябедничать начальству ходили, м-мадемуазель Литвинова? – со всей доступной ему ядовитостью осведомился Фандорин.

– Эраст, ты дурак, – коротко и решительно заявила она. – Молчи, а то опять поссоримся.

– А как же совет его сиятельства? Эсфирь вздохнула.

– Совет хороший. Обязательно им воспользуюсь.. Но не сейчас. Позже.

Перед входом в известный каждому москвичу большой дом на Тверском бульваре Фандорин остановился, одолеваемый противоречивыми чувствами. Итак, назначение, о котором так долго говорилось и в реальность которого Эраст Петрович уже перестал верить, наконец свершилось.