Борис Акунин - Статский советник

– Это, впрочем, не столь важно. Существенно то, что его высочество ни в какие дела кроме парадно-представительских вмешиваться не будет, то есть не станет замутнять мистический ореол власти “доступностью и сердечностью”. Практическая же, то есть истинная власть над миллионным городом достанется московскому обер-полицеймейстеру, каковым с сегодняшнего дня являюсь я. Знаю, что писать доносы и наушничать вы не станете, потому и почитаю возможным быть полностью откровенным.

Глеб Георгиевич взглянул на ордена собеседника и чуть поморщился.

– Я иногда увлекаюсь, и, кажется, вас обидел. Вы должны меня простить. У нас с вами возник род глупого мальчишеского соперничества, и я не смог отказать себе в удовольствии подшутить над вами. Шутка получилась злой. Еще раз прошу извинения. Я знал о вчерашней депеше, в которой ваш патрон просил государя утвердить на должность обер-полицеймейстера вас. Долгоруковский секретарь, тишайший Иннокентий Андреевич, давно уже уловил, в какую сторону дует зефир, и сделался для нашей партии поистине незаменимым помощником. Но моя телеграмма легла на стол государю на полчаса раньше. Неужто вы подумали, что я после Брюсовского сквера и в самом деле спать пошел?

– Я об этом вовсе не д-думал, – сухо сказал Эраст Петрович, в первый раз нарушив молчание.

– Все-таки обижены, – констатировал Пожарский. – Ну виноват, виноват. Ах, да забудьте об этой шалости. Речь идет о вашем будущем. Я имел возможность оценить ваши незаурядные качества. Вы обладаете острым умом, решительностью, отвагой, а более всего я ценю в вас талант выходить из огня, даже не опалив крылышек. Я сам человек везучий и умею распознавать тех, кого опекает сама судьба. Давайте проверим, чья удача крепче, ваша или моя?

Он вдруг вынул из кармана маленькую колоду карт и показал ее статскому советнику.

– Угадайте, какая карта сверху, черная или красная.

– Хорошо, только положите к-колоду на стол, – пожал плечами Эраст Петрович. – Доверчивость в этой игре однажды чуть не стоила мне жизни.

Князь ничуть не оскорбился, а наоборот, одобрительно рассмеялся.

– Правильно. Фортуна фортуной, но нельзя загонять ее в угол. Итак?

– Черная, – не задумываясь объявил Фандорин. Пожарский подумал и сказал:

– Согласен.

Верхняя карта оказалась семеркой пик.

– Следующая т-тоже черная.

– Согласен. Вышел валет треф.

– Опять черная, – терпеливо, словно играя с ребенком в скучную детскую игру, сказал Эраст Петрович.

– Маловероятно, чтоб три раза подряд… Нет, пожалуй, красная, – решил князь и открыл трефовую даму.

– Так я и подозревал, – вздохнул Глеб Георгиевич. – Вы истинный баловень судьбы. Мне было бы жаль лишиться такого союзника. Знаете, я ведь поначалу счел вас субъектом хоть и полезным, но опасным. А теперь я вас больше за опасного не держу. При всех блестящих качествах у вас есть огромный недостаток. Вы начисто лишены гибкости, не умеете менять цвет и форму применительно к обстоятельствам, не способны сворачивать с намеченного пути на кружную тропинку. А стало быть, не подсидите и не воткнете нож в спину. Это искусство вы, конечно, уже не постигнете никогда, что меня вполне устраивает. Что же до гибкости, то тут я мог бы многому вас научить. Я предлагаю вам союз. Вместе мы сможем своротить горы. Речь пока не идет о какой-то определенной должности для вас, об этом мы еще договоримся. Мне нужно пока ваше принципиальное согласие.

Статский советник молчал, и Пожарский обезоруживающе улыбнулся:

– Хорошо, не будем спешить. Давайте пока просто сойдемся поближе. Я поучу вас гибкости, а вы меня – умению угадывать масть. Идет?

Фандорин немного подумал и кивнул.

– Отлично. Предлагаю перейти на “ты”, а вечером скрепим и брудершафтом, – просиял князь. – Так что? “Ты” и “Эраст”?

– “Ты” и “Глеб”, – согласился Эраст Петрович.

– Друзья зовут меня “Глебчик”, – улыбнулся новоиспеченный обер-полицеймейстер и протянул руку. – Что ж, Эраст, до вечера. Мне скоро уезжать по важному делу.

Фандорин поднялся и руку пожал, но уходить не спешил.

– А как же поиски Грина? Разве мы не будем ничего п-предпринимать? Кажется, ты, Глеб, – не без усилия выговорил статский советник непривычное обращение, – говорил, что мы будем “строить козни”?

– Об этом не беспокойся, – ответил Пожарский с улыбкой Василисы Премудрой, говорящей Ивану Царевичу, что утро вечера мудренее. – Встреча, на которую я спешу, поможет окончательно закрыть дело о БГ.

Сраженный этим последним ударом, Фандорин ничего больше не сказал, а лишь уныло кивнул на прощанье и вышел вон.

По лестнице он спустился все той же понурой походкой, медленно пересек вестибюль, накинул на плечи шубу и вышел на бульвар, меланхолично помахивая цилиндром.

Однако стоило Эрасту Петровичу чуть удалиться от желтого здания с белыми колоннами, как в его поведении произошла разительная перемена. Он вдруг выбежал на проезжую часть и махнул рукой, останавливая первого же извозчика.

– Куда прикажете, ваше превосходительство? – молодцевато выкрикнул сивобородый владимирец, углядев под распахнутой шубой сверкающий орденский крест. – Доставим в наилучшем виде!

Важный барин садиться не стал, а зачем-то оглядел лошадку – крепкую, ладную, мохнатую и ударил носком сапога по ободу саней.

– И почем нынче такая упряжка?

“Ванька” не удивился, потому что работал по московскому извозу не первый год и всяких чудаков насмотрелся. Они, кстати, и на чай давали щедрее, чудаки-то.

– Почитай, сот в пять целковых, – похвастал он, конечно, малость приврав для солидности.

И тут барин в самом деле учудил. Достал из кармана золотые часы на золотой же цепке.

– Этому алмазному брегету цена самое малое – т-тысяча рублей. Забирай, а сани с лошадью мне.

Извозчик захлопал глазами и разинул рот, как околдованный глядя на яркие искорки, что заплясали по золоту под солнцем.

– Да соображай живей, – прикрикнул сумасшедший генерал, – а то д-другого остановлю.

“Ванька” схватил брегет, сунул за щеку, да цепь не поместилась – повисла поверх бороды. Вылез из саней, кнут кинул, рыжуху на прощанье по крупу хлопнул и давай Бог ноги.

– Стой! – крикнул ему вслед чудной барин, видно, одумавшись. – Вернись!

Обреченно извозчик поплелся назад к саням, но добычу из-за щеки пока еще не вынимал, надеялся.

– М-м-ма-м, мымым, мамымы муммы мумы, ма-момокумы, – промычал он с укоризной, что означало: “Грех вам, барин, такие шутки шутить, на водочку бы полагается”.

– Д-давай еще меняться, – предложил малахольный. – Твою доху и рукавицы на мою шубу. И шапку тоже снимай.