Борис Акунин - Статский советник

– Грин, ты обещаешь, что не убьешь меня?

– Если приедет.

Она перекрестилась и вызвала станцию.

– Алло, Центральная? Сорок четыре двадцать два. На сей раз Пожарский оказался на месте.

– Глеб, – сказала ему Жюли прерывающимся от волнения голосом. – Миленький, скорей сюда, скорей! У меня одна секундочка, объяснять некогда! Пречистенка, усадьба Добринских, флигель с мезонином, увидишь. Только один приезжай, непременно один. Я открою. Тут такое, ты себе не представляешь! Будешь ручки целовать. Всё-всё-всё, больше не мигу!

– Приедет, – уверенно сообщила она, разъединившись. – Примчится немедленно. Я его знаю. – Взяла Грина за руку, умоляюще произнесла. – Гринчик, ты дал слово. Что вы со мной сделаете?

– Слово есть слово. – Он с отвращением высвободился. – Ты увидишь, как он умрет. Потом отпущу. Пусть партия решает. Приговор известен. Объявят вне закона. Каждый, кто увидит, обязан уничтожить, как гадину. Беги на край света, забейся в щель.

– Ничего, – легкомысленно пожала плечами Жюли. – Мужчины везде есть. Не пропаду. Всегда мечтала увидеть Новый Свет.

Она сделалась совершенно спокойна и, переведя взгляд с Грина на Иглу, сожалеюще вздохнула:

– Ах, бедные вы бедные. Бросьте вы к черту эти глупости. Ведь она тебя любит, я вижу. И ты ее. Жили бы себе, радовались этакому счастью. Хватит людей-то убивать. Ничего хорошего на этом все равно не построишь.

Грин промолчал, потому что думал о предстоящей акции и потому что дискутировать было незачем. Но Игла, разглядывавшая двойную предательницу с брезгливым недоумением, не выдержала:

– Только о любви ничего больше не говорите. А то ведь я вам честного слова не давала. Могу застрелить.

Жюли нисколько не испугалась, тем более что руки Иглы были пусты.

– Презираете меня за то, что я из-за Глебушки умирать не захотела? Напрасно. Я свою любовь не предавала – я сердца послушалась. Если б оно сказало мне “умри”, я бы умерла. А оно сказало: проживешь и без Глеба. Перед другими я притворяться умею, перед собой – нет.

– Ваше сердце ничего другого сказать не могло, – ненавидяще заговорила Игла, а дальше Грин слушать не стал.

Вышел в коридор и встал у окна кухни, чтобы наблюдать за улицей. Пожарский должен был появиться с минуты на минуту. Справедливость свершится, товарищи будут отомщены. Снегирь, Емеля, Бобер, Марат, Нобель, Шварц. И еще Гвоздь.

Взгляд вдруг заметил странность – отпечаток подошвы на подоконнике, прямо под открытой форточкой. В этом знаке содержался какой-то тревожный смысл, но задуматься о нем Грин не успел – звякнул дверной колокольчик.

Открывать пошла Жюли, Грин стоял за дверью с “кольтом” наготове.

– Только попробуйте, – шепнул он.

– Ах, перестань, – отмахнулась она, отодвинула засов и сказала кому-то невидимому. – Глебчик, входи, я одна.

В прихожую вошел человек в темно-сером пальто и куньей шапке. Грина вошедший не заметил и оказался к нему спиной. Жюли быстро поцеловала Пожарского в ухо и щеку, поверх его плеча подмигнула Грину.

– Пойдем, что покажу.

Она взяла обер-полицеймейстера за руку и потянула за собой в комнату. Грин неслышно ступал сзади.

– Кто это? – спросил Пожарский, увидев Иглу. – Минутку, не представляйтесь, я сам… А, догадался! Какой приятный сюрприз. Что это значит, Жюли? Ты сумела склонить мадемуазель Иглу на сторону правопорядка? Умница. Однако где же кумир моего сердца, доблестный рыцарь революции господин Грин?

Тут-то Грин и ткнул ему дуло между лопаток.

– Я здесь. Руки на виду. До стены и медленно лицом.

Пожарский развел руки в стороны, держа их на высоте плеч, сделал десять шагов вперед и развернулся. Лицо его было напряжено, брови сдвинуты.

– Ловушка, – сказал он. – Сам виноват. Я думал, Жюли, что ты меня любишь. Ошибся. Что ж, и на старуху бывает проруха.

– Что такое “ТГ”? – спросил Грин, держа палец на спуске.

Обер-полицеймейстер негромко рассмеялся.

– Вот оно что. А я-то думаю, что это господин Грин мне сразу пулю в затылок не всадил. Все-таки кое-что человеческое нам не чуждо? Любопытствуем? Ладно уж, по старому знакомству отвечу на все ваши вопросы. Заодно пару лишних минут воздухом подышу. Рад лично познакомиться с давним адресатом. Вы точно такой, каким я вас представлял. Да вы спрашивайте о чем хотите, не стесняйтесь.

– “ТГ”, – повторил Грин.

– Ерунда, шутка. Означает “третий радующийся”, по-латыни “терциус гауденс”. Смысл шутки, я надеюсь, понятен? Полиция истребляет вас, вы истребляете тех, кто мне мешает, а я смотрю на ваши забавы и радуюсь. По-моему, остроумно.

– Как “мешает”? Почему? Губернатор Богданов, генерал Селиванов, предатель Стасов…

– Не трудитесь, я всех отлично помню, – перебил Пожарский. – Богданов? Это не столько деловое, сколько личное. Нужно было сделать любезность вице-директору Департамента, моему предшественнику на этой должности. Он находился в давней связи с женой екатериноградского губернатора и мечтал, чтобы она овдовела. Мечты были совершенно платонического свойства, но однажды ко мне в руки попало письмишко его превосходительства, в котором он неосмотрительно писал своей пассии: “Поскорей бы до твоего благоверного добрались террористы. С удовольствием им помог бы”. Грех было не воспользоваться. После того как вы столь героически застрелили Богданова, я провел с влюбленным мечтателем конфиденциальную беседу, и место вице-директора освободилось. Генерал-лейтенант Селиванов? О, это совсем другое. Острейшего ума был человек. Добивался того же, чего и я, но опередил меня на несколько ступеней. Он заслонял мне солнце, а это рискованно. За Селиванова вам огромная благодарность. Когда вы отправили его в царство Аида, самым многообещающим защитником престола стал ваш покорный слуга. Далее, кажется, покушение на Аптекарском острове на меня и “сотрудника” Стасова? Тут задача была двойная: во-первых, поднять свое служебное реноме. Раз сама БГ устраивает на меня охоту, значит, отдает должное моим деловым качествам. А во-вторых, Стасов исчерпал свою полезность и просил отпустить его на волю. Отпустить, конечно, можно было, но я решил, что будет больше проку, если он умрет. Опять же престиж нашей с вами Боевой Группы поднимется.

Лицо Грина исказилось, словно от сдерживаемой боли, и Пожарский довольно засмеялся.

– Теперь главное ваше свершение, убийство Храпова. Признайте, что я подал вам прекрасную идейку, отнюдь ее не навязывая. Я же, в свою очередь, признаю, что вы блестяще справились с делом. Безжалостно казнили жестокого сатрапа, худшее злодеяние которого состояло в том, что он меня на дух не переносил и всеми силами препятствовал моей карьере… Здесь, в Москве, вы доставили мне немало хлопот, но в конечном итоге все устроилось наилучшим образом. Даже ваш фокус с экспроприацией оказался кстати. Благодаря нашей с вами ветреной подружке Жюли я узнал, кто новый партийный казначей и в самом скором времени собирался отобрать казенные денежки обратно. Особенно эффектно было бы сделать это, находясь на должности московского обер-полицеймейстера. Мол, хоть я и не в столице, но высоко сижу и далеко гляжу. Жаль. Видно, не судьба, – фаталистски вздохнул Пожарский. – По крайней мере, оцените изящество замысла… Что там было еще? Полковник Сверчинский? Подлец, гнусный трюкач. Вы помогли мне с ним расквитаться за одну мерзкую шутку. Бурляев? Здесь уж я вам помог, как и в деле с Рахметом. Не хватало еще, чтобы БГ, мое любимое детище, была обезврежена начальником московской Охранки. Так нечестно. Кто зернышко посадил, тот должен и урожай собирать. Что прикончили Бурляева – молодец. Его ведомство оказалось в полном моем подчинении. Только вот с Фандориным вы дали маху, а он преназойливо путался у меня под ногами. Но за Фандорина я вас не виню, это особый случай… Ну вот, а потом пришло время завершать нашу с вами эпопею. Увы, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Я продумал операцию до мелочей, да вмешалась случайность. Обидно. Я только-только начал разгоняться, еще немного, и остановить меня было бы невозможно… Судьба.