Борис Акунин - Азазель

Оторопевший от услышанного Эраст Петрович встрепенулся:

– Виноват, это мой выигрыш. Девять тысяч шестьсот рублей, я посчитал. Хотел сдать в кассу, да закрыто было.

– Ну вас к черту, – отмахнулся Бриллинг. – Вы в своем уме? Что кассир, по-вашему, в приходной книге напишет? Поступление от игры в штосс коллежского регистратора Фандорина?… Хм, постойте-ка. Несолидно как-то регистраторишке в заграничную командировку ехать.

Он сел за стол, обмакнул перо в чернильницу и стал писать, проговаривая вслух:

– Так-с. «Срочная телеграмма. Князю Михаилу Александровичу Корчакову, лично. Копия генерал-адъютанту Лаврентию Аркадьевичу Мизинову. Ваше высокопревосходительство, в интересах известного Вам дела, а также в признание исключительных заслуг прошу вне всякой очереди и без учета выслуги произвести коллежского регистратора Эраста Петрова Фандорина…» Эх, была не была, прямо в титулярные. Тоже, конечно, невелика птица, но все же. «… в титулярные советники. Прошу также временно числить Фандорина по ведомству министерства иностранных дел в должности дипломатического курьера первой категории». Это чтобы на границе не задерживали, – пояснил Бриллинг. – Так. Число, подпись. – Кстати, дипломатическую почту вы по дороге, действительно, развезете – в Берлин, Вену, Париж. Для конспирации, чтоб не вызывать лишних подозрений. Возражений нет? – Глаза Ивана Францевича озорно блеснули.

– Никак нет, – пролепетал Эраст Петрович, не поспевая мыслью за событиями.

– А из Парижа, уже в виде инкогнито, переправитесь в Лондон. Как бишь гостиница-то называется?

– «Уинтер квин», «Зимняя королева».

28 июня по западному стилю, а по-русскому 16-го, ближе к вечеру, перед гостиницей «Уинтер квин» что на Грей-стрит, остановилась наемная карета. Кучер в цилиндре и белых перчатках соскочил с козел, откинул ступеньку и с поклоном распахнул черную лаковую дверцу с надписью «Dunster&Dunster. Since 1848. London Regal Tours" [24] «Данстер и Данстер. С 1848 года. Лондонские королевские туры». (англ.) .

Сначала из дверцы высунулся сафьяновый дорожный сапог, окованный серебряными гвоздиками, а потом на тротуар ловко спрыгнул цветущий юный джентльмен с пышными усами, удивительно не шедшими к его свежей физиономии, в тирольской шляпе с перышком и широком альпийском плаще. Молодой человек огляделся по сторонам, увидел тихую, ничем не примечательную улочку и с волнением воззрился на здание отеля. Это был довольно невзрачный четырехэтажный особняк в георгианском стиле, явно знававший лучшие времена.

Немного помедлив, джентльмен проговорил по-русски:

– Эх, была не была.

После этой загадочной фразы он поднялся по ступенькам и вошел в вестибюль.

Буквально в следующую секунду из паба, расположенного напротив, вышел некто в черном плаще и, надвинув на самые глаза высокий картуз с блестящим козырьком, принялся прохаживаться мимо дверей гостиницы.

Однако это примечательное обстоятельство ускользнуло от внимания приезжего, который уже стоял возле стойки, разглядывая тусклый портрет какой-то средневековой дамы в пышном жабо – должно быть, той самой «Зимней королевы». Дремавший за стойкой портье довольно равнодушно приветствовал иностранца, но, увидев, как тот дает бою, всего лишь поднесшему саквояж, целый шиллинг, поздоровался еще раз, гораздо приветливей, причем теперь назвал приезжего уже не просто sir, а your honour [25] ваша честь (англ.) .

Молодой человек спросил, есть ли свободные номера, потребовал самый лучший, с горячей водой и газетами, и записался в книге постояльцев Эразмусом фон Дорном из Гельсингфорса. После этого портье ни за что ни про что получил полсоверена и стал называть полоумного чужестранца your lordship [26] ваша светлость (англ.) .

Между тем «господин фон Дорн» пребывал в нешуточных сомнениях. Трудно было себе представить, чтобы блестящая Амалия Казимировна остановилась в этой третьеразрядной гостинице. Что-то здесь было явно не так.

В растерянности он даже спросил у изогнувшегося от усердия портье, нет ли в Лондоне другой гостиницы с таким же названием, и получил клятвенное заверение, что не только нет, но никогда и не было, если не считать той «Уинтер квин», что стояла на этом же самом месте и сгорела дотла более ста лет назад.

Неужели все впустую – и двадцатидневное кружное путешествие через Европу, и приклеенные усы, и роскошный экипаж, нанятый на вокзале Ватерлоо вместо обычного кэба, и, наконец, зря потраченный полсоверен?

Ну уж бакшиш-то ты мне, голубчик, отработаешь, подумал Эраст Петрович (будем именовать его так, несмотря на инкогнито).

– Скажите-ка, любезный, не останавливалась ли тут одна особа, некая мисс Ольсен? – с фальшивой небрежностью спросил он, облокачиваясь на стойку.

Ответ, хоть и вполне предсказуемый, заставил сердце Фандорина тоскливо сжаться:

– Нет, милорд, леди с таким именем у нас не живет и не жила.

Прочтя в глазах постояльца смятение, портье выдержал эффектную паузу и целомудренно сообщил:

– Однако упомянутое вашей светлостью имя мне не вполне незнакомо.

Эраст Петрович покачнулся и выудил из кармана еще один золотой.

– Говорите.

Портье наклонился вперед и, обдав запахом дешевой кельнской воды, шепнул:

– На имя этой особы к нам поступает почта. Каждый вечер в десять часов приходит некий мистер Морбид, по виду слуга или дворецкий, и забирает письма.

– Огромного роста, с большими светлыми бакенбардами и такое ощущение, что никогда в жизни не улыбался? – быстро спросил Эраст Петрович.

– Да, милорд, это он.

– И часто приходят письма?

– Часто, милорд, почти каждый день, а бывает, что и не одно. Сегодня, например, – портье многозначительно оглянулся на шкаф с ячейками, – так целых три.

Намек был сразу понят.

– Я бы взглянул на конверты – просто так, из любопытства, – заметил Фандорин, постукивая по стойке очередным полсовереном.

Глаза портье зажглись лихорадочным блеском: творилось нечто невероятное, непостижимое рассудку, но чрезвычайно приятное.

– Вообще-то это строжайше запрещено, милорд, но… Если только взглянуть на конверты…

Эраст Петрович жадно схватил письма, но его ждало разочарование – конверты были без обратного адреса. Кажется, третий золотой был потрачен зря. Шеф, правда, санкционировал любые траты «в пределах разумного и в интересах дела»… А что там на штемпелях?

Штемпели заставили Фандорина задуматься: одно письмо было из Штутгарта, другое из Вашингтона, а третье аж из Рио-де-Жанейро. Однако!