Юлия Алейникова - Тайное сокровище Айвазовского

Идея была здравая, и Никита даже удивился, почему она ему самому в голову не пришла. Да и «Форд» заметил не он, а Мария. Получается, два — ноль в ее пользу. Обидно. Надо собраться, пока совершенно не упал в собственных глазах. Да и в ее тоже.

Никита искоса взглянул на сидящую рядом Машу. В тесном салоне машины ее голые длинные ноги серебрились матовым светом, хотелось протянуть руку и погладить их, а потом подняться выше, к глубокому вырезу майки…

Нет, вот это уж совсем лишнее, одернул себя Никита. И светски поинтересовался:

— Вам не холодно? Может, накинете мою толстовку?

— Нет, спасибо, я не мерзлявая, — отказалась Маша, закидывая ногу на ногу.

Усилием воли Никита заставил себя оторваться от разглядывания голых ног и сосредоточиться на дороге.

— Так как, есть у вас знакомый в полиции, чтобы пробить эту машину? — вернулась к прежней теме Маша.

— Думаю, найдется, — неопределенно ответил Никита, соображая, где бы раздобыть нужные сведения.

Дневники решили пока оставить у Никиты из соображений безопасности, а завтра встретиться и заняться их изучением.

Никита явился с сумкой через плечо и тремя битком набитыми пакетами.

— А еды столько зачем? — уставилась Маша на недельный запас продовольствия. — Мы что, переходим на осадное положение?

— Сидеть придется долго, пришлось озаботиться пропитанием, иначе бы я вас объел. Мама говорит, что меня убить легче, чем прокормить, — усмехнулся он, по-свойски направляясь на кухню. — Но вы не волнуйтесь. Готовить буду я, а вы штудировать дедовские изыскания. И, кстати, может, перейдем на «ты»?

Машу вполне устраивало «вы» и дистанция, установившаяся между ними, но отказываться было неудобно. Пришлось согласиться.

Никита, как и обещал, усадил ее в комнате читать дневники, а сам отправился на кухню и бодро гремел там кастрюлями. Маша вооружилась влажной тряпкой для вытирания пыли и приступила к делу.

Бумаги были свалены в сумку как попало, поэтому она решила начать с тетрадей. Чтобы не тратить времени, она сразу дала себе установку не читать дневники раньше 1960 года. Ей нужна последняя, уточненная версия местонахождения сокровищ, только ее она и будет искать. И хорошо бы, чтобы там, где Айвазовский с Тальони их спрятали, не вырос какой-нибудь бизнес-центр или тридцатиэтажная высотка.

Вот, 1973-й. Вполне пойдет. И Маша, протерев клеенчатую обложку и пару раз чихнув, приступила к чтению.

«Скука. Какая тоска и скука. Слякоть, серость, ноябрьская тоска. А я, наивный молодой идиот, считал, что это в Венеции мне было тоскливо! О молодость, пора наивности и заблуждений!

Где ты, моя Италия, моя Лучана, вечера, полные мечтаний и страсти, плеск канала за неплотно прикрытым окном, где сырость, запахи рыбы и водорослей? Зачем я вернулся сюда? Прозябать? Есть макароны с котлетами? Слушать ворчание мещанки-жены о ремонте дачи и протертом диване?

Бежать, бежать! Но куда? Как? А годы? Чего я достиг, кому нужен? Единственная женщина, которую я любил, принадлежит навеки другому».

Снова нытье и жалобы. Маша не выносила подобный тип людей, сама не любила жаловаться и в других этой слабости не понимала. Когда погибли родители, она наотрез отказалась возвращаться в свою старую школу, чтобы не натыкаться на полные сочувствия взгляды и не подозревать в каждом добром жесте унизительную жалость.

А этому Мите котлеты с макаронами, видите ли, не нравятся. И, кстати, что это за Лучана?

И Маша, забыв данное себе слово, принялась перелистывать тетрадку за тетрадкой в поисках необычного имени.

— Как у нас дела? Можно уже за лопату хвататься? — выдернул ее на поверхность бодрый голос Никиты. Она вскинула глаза, затем взглянула на часы и едва не присвистнула — полтора часа потратила на всякие глупости. Придется выкручиваться.

— Пока ничего конкретного. Так, отдельные упоминания.

— Тогда перерыв. Второй завтрак готов, стол накрыт, прошу, — демонстративно поклонился Никита, и только тут Маша уловила дивный запах, доносящийся из кухни.

— А это что? — Аромат стал таким сильным, что она прикрыла глаза от наслаждения.

— Это курица с индийскими пряностями, и она уже стынет. Так что цигель, цигель, ай лю-лю — мыть руки и за стол.

Маша не спорила.

— М-м, — промычала она в восторге, наслаждаясь вкусом сочной курочки. — Да ты просто волшебник — сотворить такое из обычного филе!

— Никаких чудес, — довольно усмехнулся Никита. — Готовый пакетик маринада с пряностями, вот и весь секрет.

Сегодня Маша нарядилась в белый сарафан из тонкой струящейся материи, который очень ее красил. Выглядела она мило, несмотря на собранные в хвост волосы.

Пока Маша с аппетитом наворачивала курочку, Никита рассматривал ее исподтишка и пытался понять, с какого перепугу он вчера чуть не с кулаками кинулся на рыжего дрессировщика. Конечно, он никогда не был пай-мальчиком и в детстве любил подраться, но так то в детстве. Сейчас, в его возрасте, при его должности… Бред.

И вот он сидит здесь и в толк не возьмет, что его подвигло на подобное безумство.

Да ничего ведь нет такого. Мордашка симпатичная, фигурка ничего. Ничего особенного — так точнее. Наверное, макушку напекло.

Придя к этому очевидному выводу, Никита принялся за курицу.

Ленинград, 1972 год

За окном тлели поздние летние сумерки. Тонкая занавеска трепетала от легкого ветерка с Невы, цеплялась за край приоткрытой форточки. Митя сидел за своим любимым рабочим столом, придвинутым к подоконнику, и смотрел на макушки тополей за окном, на жемчужно-серое небо, на скаты соседних крыш. Тоска, знакомая беспричинная тоска сжимала сердце.

Почему он такой несчастный человек? Почему он никогда и нигде не может быть счастлив? Сидел в Венеции — тянуло на родину, к этому серому небу и тополям. Вернулся домой — снова все не слава богу, хочется яркого солнца, сочных красок, хочется кормить голубей на площади Святого Марка, бродить по каналам вдоль облупившихся палаццо, услышать беззаботный смех Лучаны. По ней он скучал ужасно.

Нет, Надя — замечательная женщина. Добрая, терпеливая, заботливая. Но какая-то пресная. И забота ее утомительна, и мечты у нее приземленные. И вечные проблемы: нужно чинить крышу на даче, пылесос сломался, потолок давно не белили, в следующие выходные начнем ремонт. А еще у Миши ботинки порвались, надо новые купить, а денег нет.

Деньги Митя рисовать не умеет, потолок белить тоже. Что он, маляр, что ли? В пылесос, конечно, он залез, поковырял отверткой и окончательно его доломал. Жена не ругалась, только тихо вздохнула и с несчастным видом пошла в мастерскую. На лице у нее было написано: «А вот у других мужья…» Митю потом совесть мучила.