Юлия Алейникова - Тайное сокровище Айвазовского

— Вот, декабрь 1975 года. Когда было совершено убийство?

— Шестого декабря. Точнее, в ночь с шестого на седьмое.

— Вы так хорошо помните старое дело, даже точно запомнили дату? — криво усмехнулся Никита.

— Да, — кивнул Алексей Петрович, не обратив на ухмылку внимания. — В моей практике не так много нераскрытых преступлений, тем более что в 1970-е годы убийство не было обычным делом. Да еще с этим расследованием совпали важные перемены в моей личной жизни.

— Семьдесят пятый? — озадаченно нахмурился Федор. — Ах да, вы с мамой поженились.

— Именно. Так что помню.

— Маш, ну что? — нетерпеливо ерзал Никита.

— Да вот ищу. Смотрю записи с начала декабря — ничего подозрительного. Быт, зубной врач, на работе какие-то неурядицы. Не с твоим дедом, с каким-то Н.В., — пояснила она, взглянув на Никиту. — Что-то этот Н.В. напортачил.

Вот шестое декабря:

«Удивительная вещь память. Сегодня возле метро столкнулся с Женей Лисиной и не узнал. Она меня узнала, а я ее нет. Смотрю на нее, отвечаю на вопросы, улыбаюсь, а сам думаю, кто это. Конечно, мы не виделись лет тридцать, но удивительно не это. Удивительно, что я вообще забыл о ее существовании, а ведь когда-то казалось, что нет и не будет никогда друзей ближе и надежнее, чем мы с Женей, Колей. И конечно, Верой. Но прошло время, и Женя с Колей словно растворились в прошлом, исчезли из нашей жизни, как будто их и не было никогда». Дальше все на ту же тему.

Давайте сразу седьмое декабря. «С Мишей надо что-то делать», кажется, здесь тоже семейные дела, читать нечего, — пролистывала страницу за страницей Маша. — Ага, вот. «Сегодня меня вызывал следователь из уголовного розыска. Убит майор Коростылев. Одинокий желчный старик. Я хорошо помню страх, который он внушал мне тогда. Даже встретив его месяц назад на улице, я испытал эту неприятную внутреннюю дрожь. Мерзкое унизительное чувство, словно у животного под прицелом. Этакий тоскливый ужас. И ведь дела того давно нет, и вины за собой я никакой не чувствую, да и он уже на пенсии, а животный страх есть.

Убили старика на работе. Жалко его, хотя он и был мне неприятен. Но, видно, и в нем было доброе и хорошее, и его кто-то любил. Кажется, у него есть сын. С Надей снова поссорились, и снова из-за моей неприспособленности к жизни». Дальше ничего интересного.

— На мой взгляд, достаточно, чтобы понять, что дед не имел никакого отношения к убийству, — решительно высказался Никита.

— Как сказать, — вздохнул Алексей Петрович. — Ваш дед был человеком умным, прекрасно владел собой и, как мне кажется, просто не стал бы записывать в дневник ничего лишнего. При обыске дневники могли попасть в руки милиции и стать уликами, а Дмитрий Борисович, хоть и был плохо приспособлен к быту, был вполне приспособлен к жизни. Он был очень непростым человеком.

— Да что вы несете? Вы говорите о нем как о закоренелом преступнике! — беспокойно вертелся на диване Никита. — Маша, поищи еще!

Раскомандовался. Маше хотелось поворчать, но она послушно принялась листать тетрадь.

— Вот. «Ужасно! Все повторяется. Они снова меня подозревают! Боже мой, они были в академии, теперь бедной Наде стыдно появляться на работе. Они требуют предъявить алиби! Ну уж нет, хватит с меня прошлого раза. Я не выдам Веру. Пусть обходятся как хотят. Мы живем в цивилизованном мире, и презумпцию невиновности еще никто не отменял».

Так, дальше неинтересно. А вот снова. «Они нашли Веру! Надя проговорилась. Ох уж эта женская ревность! Она никак не может поверить, что между нами ничего нет. Вера любит своего мужа, да это и понятно, он сильный, успешный, он военный, а кто я? Жалкий неудачник. Да ни одна женщина не выбрала бы меня. Тем более Вера. Я так ее обидел, предал, а она простила, не оттолкнула. Она моя поддержка, моя опора, но никогда она не станет моей женой. Наде не за что ее винить. Не за что. Тем более сейчас, когда у Веры из-за меня снова неприятности. А если узнает муж? Что же мне делать? Что?»

А вот еще. «Дело закрыли, даже не верится. Преступника, кажется, не нашли, но главное — они оставили нас всех в покое. И теперь чувство облегчения позволило мне самому задуматься о странности произошедшего. Следователи, которые искали убийцу Коростылева, показались мне опытными и добросовестными, но найти никого не смогли. И тогда, в 1955-м, тоже не нашли убийцу, а ведь Коростылев перерыл весь архив, перетряс каждого сотрудника. Почему-то мне кажется, что убийца один и тот же человек. Кто-то жестокий и очень хитрый, раз дважды провел уголовный розыск. И как это ни ужасно прозвучит, но я должен знать его.

Я много думал об этом в последние дни и пришел к выводу, что это не Борисов. Да и, судя по всему, милиция установила его твердое алиби на момент убийства. Убийца — кто-то невидимый, тот, кто стоит в тени. Он все видит, все знает, а его не видит никто. Тень. Темная, мрачная, пугающая своей неуловимостью.

Когда убили Галину Петровну в 1955-м, украли письмо, то самое драгоценное письмо Айвазовского. Но ведь о нем, о его ценности знали только двое — я и Галина Петровна. Когда мы беседовали с ней накануне убийства, она совершенно четко дала мне понять, что никто из коллег о находке еще не знает. Она хотела произвести своим сообщением маленькую сенсацию. И не успела. Ее убили, письмо пропало. Неужели нас кто-то подслушал?»

— А Кирилин рассуждает здраво, — потирая задумчиво подбородок, проговорил Алексей Петрович. — Мне жаль, что мы не прочли его дневники раньше. И еще больше жаль, что Коростылев не смог разговорить его в качестве свидетеля, ведь тогда у них в 1955-м появился бы шанс найти убийцу.

— Вот видите! Мой дед не убийца! Все это время вы обвиняли честного человека.

— Не будем торопиться, — тут же пошел на попятный Алексей Выходцев. — Читайте, Мария.

И Маша продолжила.

— «Кто мог нас подслушать и зачем понадобилось убийце красть письмо? Ведь Галина Петровна сказала лишь, что оно принадлежит Айвазовскому. Его истинной ценности она не поняла. Или не хотела признаться, что поняла.

У меня нет ответа. Но этот вопрос требует осмысления. Именно в нем кроется тайна, в этом я уверен».

Следующая запись, касающаяся убийства, сделана через три дня. Вот.

«Я все время думаю об убийстве. Оно превратилось в навязчивую идею — думаю на работе, за обедом, в транспорте. Надя, бедняжка, стала подозревать, что я опять взялся за старое, за поиски клада. Бедная моя, бедная, я давно уже отыскал его и давно отказался от него. Новая загадка, захватившая мое воображение, куда интереснее и важнее. И чувствую, что мне по плечу разгадать ее.

Итак. В зале во время нашего разговора никого уже не было. Маковская из Русского музея попрощалась и вышла, мы были вдвоем. Может, кто-то прятался в хранилище? Или просто находился там, слышал разговор, проявил любопытство, заглянул в письмо и что-то понял?