Юлия Алейникова - Тайное сокровище Айвазовского

Но даже если так, зачем убивать? Даже кражу этого несчастного письма я объяснить не могу. Продать его? Надо еще найти покупателя. Использовать для поиска клада? Достаточно сделать копию.

В архиве работал потомок Айвазовского, пожелавший заполучить раритет в личное пользование? Но таким родством гордятся, его не скрывают.

Кто и зачем? Вот два вопроса, требующие ответа. Но как его найти по прошествии стольких лет? Ах, как жаль, что двадцать лет назад я был глуп, молод и интересовался только поисками клада. Ведь я реально мог помочь следствию. И потом, в архиве говорили, что у Галины Петровны остался сиротой сын. Такая трагедия, а я, глупый молодой идиот, был занят своими фантазиями. Что стало бы с Мишей, уйди из жизни Надя?

Это моя вина, что убийца не был найден. Моя. Я единственный знал всю правду о письме, я единственный мог связать убийство с тем разговором.

Но кто, кто же знал о нем? Кому могла Галина Петровна рассказать?»

— Знаете, я абсолютно твердо уверена, что Дмитрий Борисович никого не убивал, — прерывая чтение, сказала Маша. — Каким бы легкомысленным и безответственным авантюристом он ни был в молодости, с возрастом он исправился. Жаль только, что со своими идеями он не пришел к вам.

— Да, кажется, он повторил свою ошибку. Вместе нам было бы легче разобраться, — согласно кивнул Алексей Петрович.

— Просто дед интроверт, он привык жить, почти не замечая внешнего мира. О таких говорят «не от мира сего». Это как раз про деда, — вздохнул Никита.

— Жесть, — встрял в интеллигентную беседу Федор, тихо потягивавший пиво все это время. — А может, дочитаем дневничок, глядишь, и узнаем, кто письмо стырил и двоих на тот свет проводил. Дедуля въедливым оказался, такой до самых печенок докопается.

Остальные дружно согласились, и Маша продолжила чтение.

— «Всю ночь не спал. И вот он, результат: убийца знал о кладе. Я вдруг вспомнил, где именно работал сторожем Коростылев. Об этом говорили на опознании, говорил вахтер того самого НИИ. А ведь я знаю, где находится этот институт. Да-да, дом Трубецких, тот самый. Я даже съездил туда сегодня, чтобы убедиться, что прав. Конечно, особняк едва виден за современными строениями, но все же это он. Значит, Коростылев устроился туда не случайно, значит, он был в сговоре с убийцей Галины Петровны. Следовательно, он его все же вычислил. Когда, как? Неведомо.

Но ведь не мог он не понимать этой связи? Не мог. Знал, понимал и скрыл. Впрочем, не мне его осуждать, он заплатил за свой бесчестный поступок слишком высокую цену.

Однако же, что нам известно: А. Убийца знал о кладе. Б. Пытался его извлечь. В. Сделал это спустя двадцать лет. Разгадывал тайну Айвазовского?»

Тут пропуск в несколько дней, вообще ни одной записи, — подняла голову от тетради Маша.

«Нет, не может быть! Я едва смог дождаться ночи. Об этом невозможно думать днем, невозможно думать при посторонних, только наедине!

То, что пришло мне сегодня в голову, так же страшно и безумно, как… Не знаю. То, что сейчас творится в моей голове, можно сравнить лишь с шекспировскими трагедиями. Моя догадка ужасна, невероятна, она рушит мой мир, и, наверное, поэтому я так много пишу о чувствах и не в силах написать главное, что рвется из меня наружу и что я боюсь выпустить. Пока оно во мне, оно не реально, сомнительно, фантастично, но стоит изложить это на бумаге — и обратно пути не будет».

Буквы прыгают, чувствуется, что Дмитрий Борисович волновался. Вон какие строчки неровные, — снова оторвалась от чтения Маша.

— Мань, кончай ерунду городить, а? На самом интересном месте же! Дочитывай, или я отберу тетрадь, — пригрозил Федор.

— Ладно, извини.

«Сегодня меня пронзило страшное озарение. Хотя ничего страшного в тот момент не было, я просто, как обычно, размышлял, кто мог знать о письме, о кладе, об особняке, и мысль эта скользнула в голову легко и естественно. Страшно стало потом, когда я зачем-то принялся ее обдумывать.

ВЕРА.

Вера знала о письме, она знала о кладе и о месте, где он спрятан. Да, она знала обо всем. С самого начала, ведь я все ей рассказывал. Все-все. Я сам отдал ей все свои заметки».

Маша опустила дневник и молча уставилась в одну точку перед собой. Слов в душе было слишком много, они душили ее, лезли беспорядочно наружу. Вокруг все тоже молчали, и это помогло Маше собраться.

— Вы верите в эту чушь? И это гениальное открытие? Свалить все на другого, на человека, который тебе всю жизнь помогал? Теперь и я готова согласиться с Алексеем Петровичем — он просто подстраховывался на случай обыска. И как? Подлец! Самый натуральный подлец!

— Записи сделаны, насколько я понимаю, уже после закрытия дела. — Выходцев-старший протянул руку и взял у Маши дневник. — Кирилину не было смысла напускать тень на плетень. И потом, может, стоит все же дочитать, прежде чем выносить приговор?

Он достал из кармана пиджака очки, отыскал нужное место и продолжил:

— «Какой же я идиот! Как Вера могла проникнуть в архив? У нее нет пропуска, она не сотрудник, к тому же всех входящих строго фиксируют!»

Здесь какая-то капля, и не одна, — поднял глаза Алексей Петрович. — Похоже на слезы.

Его шутку никто не оценил: Маша сидела надутая, Никита напряженный, а Федор с нетерпением ждал продолжения. И полковник продолжил:

— «15 февраля 1976 года.

То, что я сделал, плохо и подло. Но то, что я узнал, еще хуже. Летом 1955-го в архиве был ремонт. Ремонтировали часть подсобных помещений, выходящих во двор. В тот год я уезжал летом на море и звал Веру, но она сослалась на отсутствие денег и осталась в Ленинграде. Потом сказала, что подрабатывала на полставки в одном месте. Я не спросил где. Глупец и эгоист.

Я всю жизнь был глупцом и эгоистом. И все, что случилось, случилось по моей вине. Как мало я думал о других, как много о себе. О себе, всегда только о себе. Как же, у меня такой богатый внутренний мир! Им надо поделиться с каждым!

Как стыдно. Меня сжигают стыд и раскаяние, а главное — отчаяние. Ничего не вернешь назад, ничего не изменишь, и нам придется с этим жить дальше.

Но я опять окунулся в себя, а ведь главное — Вера. Она работала в архиве тем летом, целый месяц в составе ремонтной бригады. Зачем, почему? Почему она не сказала мне? Наверное, потому, что я ее никогда не слушал по-настоящему.

Возможно, я бесконечными рассказами о своей кандидатской, об университете и архиве пробудил в ней какой-то интерес к этому миру и ей захотелось взглянуть на него изнутри. Не знаю. Спросить у нее боюсь. Может, позже?

Но Вера была в архиве. Я знаю это точно. Не знаю только, что с этим делать».

— Это не доказательство убийства. Бабушка была в архиве летом, зимой ее туда никто бы не пустил, — перебила Маша. — Что это за доказательства?