Антон Чиж - Лабиринт Просперо

– В сани мог сесть кто угодно, а в санатории полно свободных номеров…

– Да, но ваша фамилия в списке тех, ради кого был открыт закрытый на зиму «Курорт». Ровно четырнадцать персон.

– Это ничего не значит, – упрямо держался Францевич.

– Не значит. Но если не предположить, что объект вашего внимания – мистер Маверик, подданный С-АСШ.

– Вы ошибаетесь…

– Неужели? Посмотрим, что нам скажет психологика…

– Нет…

– Простите, ротмистр, сами напросились. Вы запрыгнули в уходящий поезд. Следовательно, потеряли объект, который вели, но чудом узнали, куда он делся, и бросились в погоню. Так как дело происходило утром, предположу, что причина вашей осечки примитивна: вы проспали. Спать на улице в такую погоду даже вам не под силу. Остается дом или гостиница. Следить за объектом в доходном доме в одиночку практически невозможно. Остается гостиница. Если так, то ваш подопечный снимал в ней номер. Из всех пассажиров вагона в гостинице проживали: бельгийский подданный, американец в соболиной шубе и актер из Саратова. Про семейную пару Стрепетовых не уверен, но предположу, что они столичные жители. Актера и бельгийца отметаем. Остается наш американский дядюшка… Замечу, что только он забрал с собой все чемоданы. Это еще раз подтверждает, что съехал из гостиницы окончательно. То есть вы могли потерять его всерьез и надолго… Вам остается сказать только «да». И логическая цепочка будет завершена. Ну, скажите, что вам стоит…

Францевич ринулся на Ванзарова. Заниматься борьбой в снегу совершенно не хотелось. И Ванзаров посторонился.

– Пошел, ты, умник, знаешь куда… – бросил ротмистр через плечо. Уход его походил на побег.

Ванзаров знал. Даже больше, чем хотел. Он успел даже прикинуть, какое агентство могло подрядить Францевича. Впрочем, это было не главное. Главное должно случиться в курзале через несколько минут. До тошноты тягостных.

Обаяние личности мистера Маверика туманило мозги недолго. Конечно, поначалу доктор дал слабину и промямлил согласие. Но не успела ложка нырнуть в тарелку пустых щей, как Могилевский опомнился. Он заявил, что никакого турнира в санатории никогда не было и не будет. Это солидное заведение, здесь нервные люди лечатся, подобным развлечениям тут не место. Двигал им не столько моральный долг, сколько обычный страх.

С недавних пор все азартные игры в столице были официально запрещены. Из почтенных клубов вынесли карточные столы, а рулетки в России отродясь не было, так что и выносить было нечего. Для острастки было устроено несколько разгромов игральных комнат, на том все и успокоилось. Глупые законы обманывались с куда большим рвением, чем разумные. Играли везде, играли много, но играли втихую. За закрытыми дверями, перед которыми ставили проверенных слуг. Про частные салоны и гостиные и говорить нечего: там никто не прятался, и все оставалось по-прежнему. Туда полиция не смела соваться. А в общественных местах, клубах, трактирах, увеселительных заведениях игра шла под честное слово самих игроков. Что служило лучшим покровом тайны. Настоящий игрок не променяет торжество закона на процветание маленького рая игры. Даже если он проигрался в пух.

Доктору, как и прочим подданным империи, эти обстоятельства были прекрасно известны. Но рисковать своим местом, которого он лишался со свистом в случае чего, доктор категорически не хотел. На увещевания Навлоцкого, что полиции тут и в помине нет, кругом снег, зима, пустота, публика собралась приличная, в полицию не ходит, Могилевский отвечал решительным отказом. Он стоял как скала, скрестив руки. Навлоцкому оставалось только бежать за советом к Веронину. Вернулся он с весомым аргументом. Поломавшись для вида, доктор сунул в карман хрустящую сторублевку, что составляло половину его месячного жалованья, и предложил выход из тупика: гости могут делать что угодно, это его не касается. Он ничего не видел и не знает. Этого было достаточно.

Подгоняя прислугу, Навлоцкий вынес из малой гостиной лишние стулья, установил по центру столик с зеленым сукном, который нашелся в библиотеке, и расставил вокруг него четыре стула. Больше для турнира нельзя было и желать. Произведенным порядком он остался доволен. Бурная деятельность помогла ему заглушить страх, дувший холодком откуда-то из недр души. Чувство это перед игрой для него было внове.

Зрители собрались раньше срока. Госпожа Стрепетова надела лучшее платье, муж ее был затянут в накрахмаленную сорочку. Веронин был спокоен. Чего нельзя сказать о пожилой даме, ее родственнице и Навлоцком, то и дело теребившем манжеты. Марго пришла с ними, но сразу отошла к окну гостиной. Она была все в том же скромном сером платье. Актер Меркумов, немного смущаясь столичных нравов, вошел, кивая всем. Внимания его мало кто удостоил. Игнатьев, не расставаясь с папкой, занял единственный стул и уселся на него с таким видом, будто не сойдет с него ни под каким предлогом. Месье бельгиец надел вечерний смокинг и выглядел в разношерстной компании лучше всех. Францевич с приличиями считался мало, но пришел в чистом сюртуке и сорочке. Как видно, в платяном шкафу его номера нашлась смена. Ванзаров пришел последним, его встретили напряженные взгляды. Поклонившись всем и никому, он выбрал место, с которого стол был виден в нужном ракурсе.

Было непривычно тихо. Тикали каминные часы. До назначенного времени оставалось пять минут. Шелест милой болтовни стих окончательно. Ванзаров терпел сколько мог и все же покосился на Марго. Словно почувствовав, она подняла глаза в ответ. У нее были удивительно глубокие, печальные и темные глаза. Как омут, из которого нет возврата. Ванзаров хотел, но не мог отвернуться. Долгий взгляд мог быть замечен и с каждой секундой становился вызывающим. Ничего нельзя было поделать. Марго отвернулась первой. Ванзаров приказал себе не поддаваться слабости, особенно в такой момент.

Как только часы пробили восемь, дверь гостиной раскрылась, камердинер Лотошкин пропустил мистера Маверика. Он был затянут в смокинг, как рыцарь в броню. Кажется, все, особенно дамы, ощутили, что карточная игра – только внешняя оболочка какого-то другого, яростного поединка. Американец, не размениваясь на вежливость, выбрал правый стул и жестом пригласил соперников занимать оставшиеся места. Веронин сел напротив него, Навлоцкий устроился между ними. Как полагается, игроки предъявили, кто на что будет играть. Маверик вынул стопку американских дорожных чеков, спросив, нет ли возражений против такого банка. Чеки свободно принимали все банки столицы, оставляя себе грабительскую комиссию. Но кто будет думать о комиссии в такую минуту? Веронин положил перед собой чековую книжку Азово-Донского банка, что говорило о серьезном капитале, имевшемся в его распоряжении. Только Навлоцкий скромно отодвинул от себя пачку банкнот.