Антон Чиж - Из тьмы

Вспыхнула искра, из которой возгорелось пламя. Зал неистовствовал. Седовласые профессора вскакивали с мест и стоя устраивали овации безобидным репликам. Станиславский, игравший доктора Стокмана, безграничным успехом был напуган. И хоть каждое слово было согласовано с цензурой, но политическая манифестация, в которую превращался спектакль, даром не пройдет. Что делать, он решительно не знал. Отменять спектакль нельзя, дальше играть – страшно, а вымарывать что-то на ходу, так актеры перепутают, и выйдет страшный конфуз.

Публика, как нарочно, не думала утихать. Возбуждение нарастало. Когда доктор Стокман вернулся домой, побитый горожанами, и сказал: «Когда идешь отстаивать идеалы, нельзя надевать новый костюм», зал взорвался. Играть дальше было невозможно. Профессора и студенты били в ладоши и кричали от восторга. Овации продолжались около десяти минут. Напуганные такой бурной реакцией актеры кое-как доиграли до конца акта.

В антракте публика высыпала из зала, разгоряченная происшедшим. Слышались победные возгласы, будто только что свершилась долгожданная революция. Стоило лишь честным, умным, образованным и хорошим людям собраться вместе, объединиться и захотеть, чтобы ярмо продажного и ненавистного режима пало. Будто свобода далась в руки просто и чисто. Как и должно быть в теории. Фойе тетра бурлило, кто-то из интеллигенции плакал, что дожил до светлого часа.

Аполлон Григорьевич был не в своей тарелке. Он кряхтел, хмыкал и вертел сигаркой.

– Вот уж не думал… – наконец проговорил он, имея в виду, что вместо скуки высокого искусства случилось такое, за что следовало бы извиниться.

– Благодаря вам оказался свидетелем исторического события, – ответил Ванзаров.

– Прихлопнут теперь театрик, не иначе.

– Да, историю эту могут преподнести так, что головы поснимают. Хотя ничего крамольного не вижу. Наоборот – одна польза.

– Это какая же?

– Профессора скажут пару речей, студенты покричат, интеллигенция убедится, как важно стоять на страже моральных принципов, и все останется как прежде. Пар вышел, котел варит дальше.

Лебедев взглянул на друга с некоторым недоумением.

– Не поймешь вас, Ванзаров, когда шутите, а когда… – не договорил он.

– Мой совет: используйте психологику. – Ванзаров подмигнул.

– Ах, вот вы как! – Лебедев не нашел сил обидеться. – Тогда… не скажу вам о результатах экспертизы. Пока не выкурю сигарку…

– Буду страдать молча, – ответил Ванзаров.

Аполлон Григорьевич раздвинул спорящих господ, как тростинки, и удалился. Ванзарову захотелось оглянуться. Так бывает, когда кто-то долго и упрямо смотрит со стороны. Взгляд он заметил сразу. Его невозможно было не заметить. Он чуть поклонился. Ему кивком указали, что разрешают подойти. Пробравшись сквозь разгоряченные тела, он еще раз основательно поклонился, но руки ему не подали.

– Рад столь неожиданной и приятной встрече, госпожа Заварская, – сказал он.

– Ах, Ванзаров!.. Вы тоже здесь!.. Ну, как вам?!. Это превосходно!.. Блестяще!.. Триумф чести!.. Я не хотела вас видеть, но так и быть… В такой день все возможно! Какой подъем!.. Предпочитаю, чтобы ко мне обращались «пани Ирэна», – наконец сказала она, оборвав поток рваных фраз. Барышня находилась в той стадии нервного возбуждения, когда за языком было трудно уследить. Надо было говорить и говорить. – Сделайте мне комплимент!

Это было трудно. Ирэна, с горящими глазами, с румянцем на щеках, в модном платье, облегающем фигуру, и меховой пелеринке на плечах, словно светилась молодостью. Она была не просто очаровательна. Она была бесподобна. Слов не подобрать. Ванзаров несколько смутился.

– Вы удивительно похорошели, – пробормотал он, стараясь не смотреть на красоту, от которой глазам было больно.

– А, вы заметили! – вскричала она. – Наконец-то заметили, Ванзаров! Нет уже той девочки, что смотрела на вас с восторгом и обожанием! Наивной и глупой! Честной и открытой! Нет ее! Все! Вы все упустили, Ванзаров! Вы слепой, и поделом вам… – Ирэна уже плохо владела собой. Еще немного, и, пожалуй, щеку Ванзарова украсил бы след пощечины. Впрочем, маленький скандал потонул в море всеобщего возбуждения.

– Папа! Иди сюда! – закричала Ирэна, махая кому-то.

Ванзаров понял, что сейчас самое время удалиться, но ноги его упрямо приросли к ковру. Худшее только начиналось. Подошел невысокий господин в строгом костюме, седовласый и угрюмый, как и положено знаменитому профессору.

– Надо же, Ванзаров, – сказал он, окинув его взглядом и не подав руки. – Кто бы мог подумать: полицейский попал на торжество морали и справедливости. Это будет для всех вас уроком: берегитесь! Мы сила, когда мы вместе!

– Добрый вечер, профессор, искренно рад вас видеть, – обреченно ответил Ванзаров. Хуже всего, что Ирэна и не думала исчезать. Она держалась за локоть отца, наблюдая за его мучениями со мстительным интересом.

– А вот я не рад вас видеть! Нет, не рад! – повторил профессор Заварский, как припечатал. – Думаете, если прошло столько лет, я забыл о вашем предательстве? Нет, не забыл!

– Профессор… – попробовал вставить слово Ванзаров. Но ему не дали.

– Да, предательство! – вещал профессор. – Променять блестящую научную карьеру в университете под моим руководством. И на что? На служение преступному режиму самовластья? Какой позор! Вы бы уже написали диссертацию!

– Но я… – последовала еще одна робкая попытка. И она провалилась. Заварский был слишком разгорячен.

– Отныне прошу вас, нет – требую… – продолжал он вещать, – чтобы вы никогда не появлялись в моем доме и близко не приближались к моей дочери! Отныне я вычеркиваю вас, Ванзаров, из списка порядочных людей! И руки вам не подам! Пойдем, дорогая…

Подхватив дочь, профессор Заварский направился в самую гущу зрителей. Ирэна оглянулась. В лице ее не нашлось и капельки жалости. Оно горело жадным торжеством мести.

Дернув усы, Ванзаров подумал, что порой надо получать от жизни ушат ледяной воды, чтобы реальность не казалась столь понятной. В общем, не слишком зазнаваться. Лебедев вернулся очень вовремя. Пиджак его испускал редкий аромат сигарки, на который морщились даже взволнованные зрители.

– Это кто такая хорошенькая с вами была? – спросил он, подмигивая.

– Эхо из прошлого, – ответил Ванзаров, старательно отводя глаза.

– Очередная ошибка юности? – Порой Лебедев был невыносим.

– Ошибка, о какой начинаешь жалеть спустя много лет…

– И психологика не помогла?

Ванзаров посмотрел на друга с такой печалью, что Аполлон Григорьевич сразу пожалел о шутке. Как ни умел Ванзаров скрывать чувства, но сейчас он откровенно страдал.

– Ну, так я про порезы… – начал Лебедев, словно ничего не случилось.