Антон Чиж - Из тьмы

– Я вам пытаюсь сказать, а вы мне не даете.

– Кто не дает? – вспыхнул Лебедев. – Я не даю? Да я только и даю, что… Хорошо, говорите. Внимаю благоговейно…

Такой момент стоил того, чтобы потянуть его подольше. И Ванзаров потянул, пока Лебедев не начал скрипеть зубами. Как конь, что рвет удила.

– Неужели не заметно, что в убийстве есть нечто совершенно лишнее и кое-чего, исключительно важного, не хватает?

Лебедев затаил дыхание.

Ванзаров вспомнил, что опаздывает, извинился, кивнул и стремительно скрылся. Вслед ему несся угрожающий рык зверя, глубоко раненного любопытством.

Ендрихин занял место в дальнем конце зала. Ему отлично удавалось изображать беззаботного господина, озабоченного только тем, как бы убить часок-другой. Он раздавал улыбки барышням, которых всегда много в «Польском» по причине изумительных пирожных. Он беззаботно поглядывал в окно и на вход и даже попросил у официанта свежую газету, все тот же вездесущий «Листок». Время уходило стремительно. И чем меньше его оставалось, тем труднее было Ендрихину.

Когда на большом циферблате стрелки показали, что минул час, Ванзаров покинул свой столик, расположенный как можно ближе к дверям, и пересел к ротмистру.

– Месье не придет, не надо иллюзий, – сказал он, отхлебывая кофе так, словно ему особо делать нечего.

– Завидую вашему спокойствию, – сказал Ендрихин, скулы которого от напряжения заострились.

– Спокойствие ни при чем. Можно было ставить один к десяти, что этим кончится. Самый банальный и популярный метод обмана. Остается нащупать следы… Где вы познакомились с месье Гальпериным?

– Познакомился не я, Багратион. Он сказал, что человек заслуживает доверия, крупный специалист по камням, приехал из Варшавы. Большая удача, что судьба с ним свела. Ему как раз нужна была партия необработанных камней…

– Для колье одной знатной пани королевского рода… – закончил Ванзаров.

Кажется, Ендрихин держался из последних сил, чтобы не садануть по хлипкому столику кулаком.

– Это так очевидно? – только и спросил он.

Обман был не то чтобы примитивным, но порядком надоевшим, рассчитанным на заезжих гостей. Бриллиантовых колье, под которые у простаков вытягивали деньги, хватило бы на прекрасных полек всех шляхетских родов. Отчего-то провинциалы, попадавшие в столицу, охотно расставались с деньгами именно ради дам королевского рода. Колье продавалось по баснословно низкой цене. Покупка была чрезвычайно выгодной, но в полутьме сверкали не бриллианты, а граненые стекляшки, даже не хрусталь. Иногда с самыми доверчивыми купчиками ограничивались душевным разговором. Новинкой была покупка необработанных алмазов у владельца. Обычно выманивались просто купюры. Промыслом этим занимались земляки богатого приезжего из Одессы, Нижнего Новгорода или Тифлиса. Жертву выбирали и бережно вели от родного города, отгоняя посторонних и дожидаясь, когда столичный размах отнимет часть разума. Но князь приехал из Южной Африки, куда российские жулики пока еще не добрались. Это было несколько странно. В подробности Ванзаров вдаваться не стал.

– Вы его сами видели? – только спросил он.

Оказалось, на второй встрече, когда обсуждались условия сделки, Ендрихин сидел невдалеке, наблюдая за купцом. У него не закралось никаких подозрений. Господин с бриллиантовой булавкой выглядел строго, солидно и вел себя степенно и неторопливо. Красотой не отличался, но с такими деньгами мужчине красота ни к чему.

– Говор у него, конечно, странный, но у этих, из Варшавы, он всегда такой.

– Рост заметили?

– Невысокий, ниже меня.

– Адрес проживания оставил?

– Оставил, и мы… проследили. На всякий случай. – Ендрихину очень хотелось доказать, что обмануть его непросто.

– В «Эрмитаже»?

Лицо ротмистра немного прояснилось.

– Не угадали. Здесь, напротив, в «Европейской»!

Ванзаров кивнул с таким видом, будто только этого и ждал. Он предложил не терять времени и проверить.

Сыскная полиция в разговорах с портье имеет то преимущество, которого лишены обычные смертные, – ей не надо совать чаевые. Обычно их заменяет удостоверение Департамента полиции. Портье попался чрезвычайно сговорчивый, предоставил гостевую книгу. Перелистав все страницы, Ендрихин не нашел фамилии известного варшавского ювелира.

– Это как же понимать? – растерянно спросил он. – Мы же всякий раз следили, как он заходил в отель!

– Гостиница в определенных кругах известна тем, что у нее очень удобный выход на площадь Императора Александра III. Вошел на Михайловской, а вышел с другой стороны. Наши филеры, конечно, держат оба выхода, а те, кто занимается слежкой любительски, обычно садятся в лужу…

Ендрихин сделал вид, что намека не понял.

– По фотографии ювелира опознать сможете?

– Я его отлично запомнил, – сказал Ендрихин.

– В таком случае… – Ванзаров уже хотел ехать на Фонтанку, но вовремя вспомнил, что там дожидается разъяренный криминалист. Надо было найти другой выход. – Тут недалеко…

Он невольно заметил, как Ендрихин подал тайный знак кому-то в холле. Мысли Ванзарова крутились вокруг мельчайшего факта, проскользнувшего мимолетно. Он не был уверен, что вообще видел что-то, а если и видел, то, что это было на самом деле, не понял. Заходя в кафе, ему показалось, что в конце Михайловкой улицы виднеется знакомый силуэт. Но он быстро исчез. Такое совпадение было бы излишним. Ванзаров убеждал себя, что глаза его обманули и этого не могло быть, что бы там ни шипела логика. И конечно, не могло быть и речи, чтобы он заметил поблизости еще одну фигуру. Хуже всего, что фигура эта была слишком заметной, чтобы ошибиться.

Театр-сад «Эрмитаж» жил ради лета. Когда наступали солнечные денечки, строилась летняя сцена, выставлялись столики, развешивались бумажные фонарики в китайском стиле и начиналось настоящее веселье. Театр с легкостью проходил цензуру, потому что игрались здесь только веселые музыкальные представления. Цензору оставалось следить за тем, чтобы не слишком попирались нормы общественной морали зажигательными любовными историями. А уж политикой тут не пахло вовсе. В несезон сад был пуст, завален снегом, спектакли давали на главной сцене. И чаще всего – иностранные труппы, что было выгодно.

Пристав Давыдов шел в театр, как на последний бой. Краешком сознания он понимал, что творит вещи немыслимые. Правила столичной полиции не запрещали ему проводить дознания на территории любого участка. Но негласно это было не принято. Надо было заручиться разрешением, пусть устным и формальным, действовать на чужой территории. Охранка, жандармы и сыск могли себе позволить ловить кого угодно и где угодно. Общая полиция старалась держаться в рамках. Что очень удобно: можно сослаться, что преступник скрылся за границами участка. Но пристав пошел напролом. Ему хватило ума не срывать с постов городовых, что было бы прямым служебным нарушением. Но весь штат участка, включая заплаканного и еле ковылявшего Василия Автономовича Макарова, плелся за ним. Чиновники, загнанные как лошади, мечтали только об одном: чтобы их начальник упал, сраженный молнией, и эти мучения прекратились. А пристав ничего не замечал. Им овладело то легкое чувство веселого безумия, которое зовет на подвиги, не думая о последствиях.