Эля Хакимова - Дело княжны Саломеи

— Вам я ничего не могу сказать. Кроме того, что это не ваше дело.

— Но позвольте, от прессы нельзя скрывать, общественность требует, так сказать, и я просто обязан удовлетворять…

— За официальными сведениями обратитесь к полиции, не мне вас учить. Я же здесь присутствую как лицо частное и свои мысли предпочитаю оставлять при себе.

— Дааа… — протянул Животов, убирая карандаш. — Я ведь как писатель этим случаем заинтересовался. Молодая княжна, купец-самодур, сами понимаете, каким успехом мог бы пользоваться такой роман.

Сей борзописец действительно пописывал на досуге еще и романы, которые пользовались успехом в низших слоях читающей публики, среди горничных и лакеев. Одни названия чего стоили: «Макарка-душегуб», «Игнатка-горюн», «Тайна Малковских трущоб».

— Кузьма Семенович, — Грушевский кивнул на Животова. — Вы, кажется, не всех гостей из парка проводили.

— Пожалуйте, сударь, — оттеснили от мостков журналиста мужики с баграми. Кузьма Семенович обратился к Грушевскому.

— Она это? Что-то больно страшная…

— Не знаю, кто это. Женщина пролежала в воде не менее месяца, судя по степени разложения. В деревне никто не пропадал? Не старая, среднего роста. Нужно осмотреть, но это только если пристав позволит.

— Придется звать полицию?

— Давно пора, — вздохнул Грушевский. — Тело перенесите на носилках, оно в очень плохом состоянии, так что осторожно. В подвал и под лед, пока пристав не приедет. Управляющему и Домне Карповне я сам все скажу. Что Зимородов, пришел в себя?

Дело в том, что, по словам лакея, Зимородов весь вчерашний вечер пил по-черному и был решительно не в себе, когда не спал. А спал так, что больше походил на мертвого. На вопрос Грушевского лакей коротко мотнул головой, мол, и не спрашивайте. Мимо мостков прошел поп из храма Николы-Бережки, его Максим Максимович помнил еще со вчерашнего дня венчания. Сейчас, в это прохладное утро, в дымке легкого тумана, наползающего с озера, не верилось, что лишь вчера было так жарко, душно, людно… Всего лишь несколько часов назад в каждом взгляде, в каждом человеке ощущалось ожидание праздника. А теперь белые пальцы тумана, выползающие из черной озерной воды, пытаются вернуть себе то, что отобрали у него люди.

Когда Грушевский возвратился в китайский домик, Коля еще не проснулся. Разметавшись на неудобном жестком диванчике, обитом тканью с восточными птицами и цветами, мальчик спал неглубоким беспокойным сном. Иван Карлович сидел перед портретом в той же позе, в которой его оставили. Вкратце рассказав Тюрку о страшной находке у озера, Грушевский еще раз взглянул на Колю и тяжело вздохнул. Словно услышав его во сне, студент очнулся.

— Ее нашли? — с ясными, будто не со сна, глазами резко выпрямился Коля. — Там, в озере?

— Коля, вам надо ехать в Санкт-Петербург, — Грушевский поспешил перебить запротестовавшего мальчика. — Мы с Иваном Карловичем проводим вас до станции, а потом вернемся сюда. По приезде в город мы непременно встретимся, и я все вам расскажу. Сейчас я знаю так мало, что боюсь невольно ввести вас в заблуждение. Каждый день заходите или посылайте записки вот по этому адресу, это моя квартира.

Бледный Коля встал, отворачивая глаза, надел еще сырую тужурку и в полном молчании вышел. Только на станции, когда уже подъезжал поезд, Коля остановился перед Грушевским.

— Обещайте, что найдете ее. Или ее, или… правду. И уж тогда не скроете от меня ничего, — потребовал он твердым тоном.

— Вы уже теряли кого-нибудь? — спросил в ответ Максим Максимович.

— Отец умер в прошлом году. Но он давно болел. Его сослали из Польши в Грузию как политически неблагонадежного. В Тифлисе я и познакомился с Саломеей, не думайте, что я один из пажей в ее петербургском салоне. Я и в университет поступил только для того, чтобы быть к ней ближе, поэтому приехал сюда, а не к тетке в Варшаву, как обещал отцу.

— Мужайтесь, Коля, — крепко, как взрослому, пожал ему руку Грушевский на прощание. — Все будет хорошо. Княжна найдется. Не слушайте сплетни, не верьте журналистам, сейчас пойдет свистопляска, дело будет громкое. Ждите меня, я обещаю, что найду истину, чего бы мне это ни стоило.

На обратном пути Тюрк не выдержал и спросил безразличным тоном, зачем Грушевский солгал Коле? Он ведь уверен в обратном, в том, что княжна мертва, что правду найти невозможно. Ну и что? Необязательно разбивать сердце мальчику прямо сейчас. Надежда, даже на нечто несбыточное, но хорошее, все же лучше уверенности в плохом. Таково уж сердце человеческое, вздохнул Максим Максимович. Однако Тюрк непримиримо покачал головой. Грушевский же затосковал по теплой гостиной и горячему завтраку.

Но в дом им так и не удалось попасть. На пороге они встретились с Домной Карповной, она собиралась на островок, проводить в последний путь старца Тимофея Митрича. Весть о новопреставленном уже достигла монастыря, а стало быть, и архимандрита. С ней рядом топтались церковный служка, местный поп в полном облачении и несколько домашних слуг, которые, хоть и не так, как купчиха, но верили в святость озерного жильца. Они не прочь были поприсутствовать на знаменательном обряде, авось и это зачтется где-нибудь там, в мире ином. Никого из чужих не было, так как мало кто знал о кончине старца. Но это и к лучшему, сказала Домна Карповна. А то ведь народишко пошлый, ему подавай доказательства святости, нетленность, аромат мирра и тому подобное. Без этого людям верить тяжело. Но, видно, так и надо, чтобы спасаться было труднее.

По пути Домна Карповна вкратце рассказала Грушевскому свою горькую жизнь. Рано лишившись матери, она выполняла в доме обязанности хозяйки, заменила мать своему брату. Перед смертью отец выдал ее за купца-старовера, жениха она впервые увидела перед алтарем, обо всем было сговорено за ее спиной. Немалое приданое тут же пошло в оборот, муж слова доброго не сказал за десять лет семейной жизни, зато бил смертным боем. Все пять ее беременностей заканчивались выкидышами. А после смерти мужа, скоропостижно скончавшегося от удара, все его наследство, по давнишнему уговору с ее отцом, полностью перешло брату, Андрею Карповичу Зимородову, который хоть и не бил Домну, а все же воли тоже не давал. Жила она в его доме нищей приживалкой, служанкой и подмогой управляющему. Единственная ее отрада — племянники. Воспитывала сиротинушек тетка, так как вечно больная мать не могла присматривать за ними. А отец так и вовсе угнетал в них всякую веру и любовь, особенно в сыне своем. Мальчик пошел в мать, рос нервным и слабеньким, таким только любовь помогает. Совсем он озлобился, даже на тетку шипит, а тут назло отцу связался с пропащими людьми, смутьянами и богохульниками. Раньше он хотя бы к тетке прислушивался, Бога почитал, в церковь ходил, хотел даже в монастырь — в монахи постричься, да отец не позволил, как бы не на беду свою.