Вадим Сухачевский - Слепень

Два немца уже оттаскивали безжизненное тело Афанасия, и тут Васильцев увидел вдруг на освободившемся месте какие-то каракули, выведенные кровью на мраморном полу.

Написано было:

Значит, умирая, Афанасий думал не только о своей так нелепо обрывающейся жизни, он хотел о чем-то предупредить друзей. Только что это могло означать, что это за ромбик, что он имел в виду?

Неужто… бубновую масть?!

Ну, пан Бубновский!..

Юрий представил себе, как не больно грамотный Афанасий, тщательно вспоминая каждую букву (желая что-то прочесть, он всегда вспоминал их по одной), выводит это уже холодеющей рукой, и снова к горлу у него подкатил комок.

Вдруг в дальнем углу, за ящиками, что-то зашуршало. Ну, если это пан певчий!.. Васильцев быстро затер кровавую надпись на полу и, сжав в кармане рукоятку вальтера, шагнул на звук.

Но там, за пробитыми пулями ящиками, сидел, весь обсыпанный стружками из этих ящиков и залитый вином, вовсе не пан Бубновский, а не кто иной, как «братишка Ганс», трясущийся как осиновый лист.

– Боже, братишка Жорж, это ты?! – воскликнул он. – Слава богу!

– А я думал, ты уже на Восточном фронте, – без особенной радости отозвался «братишка Жорж».

– Да нет! – затараторил обер-лейтенант (или кем он там числил себя теперь?). – То есть я должен маршировать туда, на восток, но… Понимаешь, брат Жорж, тут такие обстоятельства!.. Ты ведь мне поможешь, братишка Жорж?.. Кстати, ты не думай, я совсем на тебя не в обиде за ту пару оплеух там, в ресторане, я действительно повел себя как пьяная свинья. Ну откуда мне было знать, что это твоя дама?.. А уж хороша, хороша-то как! Поздравляю! Сразу видна порода!.. Прости, что-то я разболтался…

– Бывает со страху, – сухо отозвался Васильцев.

И снова «братишка Ганс» понес безостановочно:

– Да нет, Жорж, ты не думай, я не трус. Просто у меня сейчас оружия нет, а то бы уж я их!.. Но я не трус, ты не должен так думать, братишка! Я еще в сорок первом, когда мы наступали с моей ротой…

Васильцев его перебил:

– По-моему, ты о чем-то хотел попросить?

Опять посыпалось:

– Да, да, брат Жорж! Ты уж, дружище, не выдавай меня. У меня документы-то на пребывание тут, в Варшаве, отобрали в комендатуре. Сейчас меня станут проверять – а я… сам, в общем, дружище, понимаешь… Так ты уж, если сможешь, как-нибудь прикрой. Ты же парень умный, сам придумаешь, что им сказать…

После гибели Афанасия Васильцев даже не нашел в себе сил сопротивляться.

– Ладно, – кивнул он, – придумаю.

Когда подошли немцы проверять документы, «братишка Жорж», снова махнув перед ними эсэсовским удостоверением, сообщил, что этот обер-лейтенант работает по важному заданию с ним, с де Круа, и ввиду особой секретности задания документов при себе не должен иметь.

Этого вполне хватило, чтобы «братишку Ганса» оставили в покое. У прибывших хватало других дел – распоряжаться выносом трупов, забирать и конвоировать в комендатуру всяких подозрительных личностей, и много всякой прочей рутины.

Трупы грузили в машину навалом. Васильцев увидел, как туда закидывают огромное тело бедного Афанасия, и снова почувствовал нестерпимую горечь в душе, но не мог даже подать виду.

Он надеялся, что хотя бы «братишка Ганс» теперь оставит его одного, но не тут-то было. «Братишка» ухватил его за рукав и куда-то поволок:

– Пошли, Жорж, пошли, я тебе расскажу мою печальную историю, – и с этими словами вывел его на улицу.

Васильцев чувствовал себя таким опустошенным, что даже сопротивляться у него не было сил.

Через несколько минут они сидели в какой-то дешевой пивной, и «братишка Ганс» приступил к своему повествованию. Юрий слушал его вполуха и уразумел только вот что.

«Братишка Ганс» вознамерился дезертировать – вовсе не потому, что трус, и Восточный фронт ему нипочем («Ты ж меня, братишка Жорж, знаешь!»), а просто случилась у него, может, впервые в жизни, настоящая, большая любовь. Да вот беда – она не арийка, а полька. Но такая красавица! Совершенно фантастическая женщина! Уйти сейчас на Восточный фронт значило бы навсегда ее потерять, и это было бы выше его сил!

– А у тебя же, брат Жорж… точнее, у твоей великолепной миссис… у нее там, в нейтральной Швеции, наверняка большие связи, она там может всё. Она сможет пристроить там двух скитальцев, двух несчастных влюбленных, это ей ничего не будет стоить. А дальше уж мы сами. У пани Каролины (ее так зовут) есть и деньги, и тоже кое-какие связи, так что дальше мы с ней не пропадем. Главное – как-то вырваться отсюда!

«Сдать его, что ли, со всеми потрохами? – вяло подумал Васильцев. – Расстреляют, конечно, «братишку Ганса», – да и черт с ним!» Настоящий разведчик, пожалуй, так бы и поступил и тем самым повысил бы свое реноме в здешнем гестапо. Но ему, Юрию, все же не хотелось идти на откровенную подлость, даже вполне соответствующую его легенде. Может быть, это тоже было частью того самого неординарного мышления , которого ждал от него генерал Николаев.

– Как ты себе все это мыслишь? – устало спросил он.

О, тут у «братишки Ганса» имелся продуманный план!

– Ведь твоя миссис Сазерленд везет отсюда с собой кучу всякого добра…

Да, правда. Этим миссис Сазерленд, по легенде, должна была обосновать перед мужем свое пребывание в Варшаве: здесь, в обнищавшем городе, можно было по дешевке накупить много всякого антиквариата. Она уже приобрела какие-то сервизы и ковры ручной работы; тем самым оправдывался и персональный самолет – в поездах по нынешнему военному времени запрещалось везти с собой столько барахла.

– Всего два ящика! – умоляюще попросил «братишка Ганс». – Вы захватите с собой всего два не самых тяжелых дополнительных ящика!

– В одном будешь ты, в другом твоя пани Каролина?

– Видишь, ты с ходу все ухватил! Я всегда знал, что ты умен, братишка Жорж!

«Ну и черт с ним! – подумал Васильцев. – Будет генералу Николаеву еще один невесть какой дорогой подарок в дополнение к главному, к той конфетке с начинкой: офицер с Восточного фронта».

– Мы улетаем через три дня, – сказал он.

– Я знал, что ты мне поможешь! – воскликнул «братишка Ганс». – У тебя золотое сердце!.. Я сам тебя найду!.. Кстати, – после кружки пива добавил он, – там, в магазине, я видел из-за ящиков, как ты смотрел на одного убитого «пшека», на здоровенного такого, в картузе. Вы были знакомы?

Юрий кивнул:

– Так, немного… Шальные пули, глупая смерть…

Тот вдруг проговорил:

– Да не очень-то и шальные… Я видел…

– Что, что ты видел?! – Васильцев с трудом удержался, чтобы не сорваться на крик.