Вадим Сухачевский - Слепень

А что там у тети Сары, рукасто-крюкастой, за варенье, которое снизу, которое с гнильцой?..

О, да тут и штабные карты прилагаются! На северном и южном флангах вон как пустенько, зато в центре, вокруг Харькова!.. Пять полевых армий, три танковых, и отдельных корпусов не счесть!.. По картам выходит, что в грядущую летнюю кампанию бить их надо по флангам, а Харькова сторониться как огня…

Да только липа это все, «товариши фашисти», как покойный Афанасий говаривал. Все у вас в действительности наоборот! На флангах – вот где у вас главные силы, а вокруг Харькова – так, силенки, дымовая завеса, не более.

На Харьков – вот куда следует наступать!

И заслуга тут не Генштаба с его уймой генералов и полковников, а одного очкастого, хромоногого математика с весьма сомнительной биографией…

Н. Н. Николаев набрал номер генерала Панфилова и сказал:

– Имею сверхважную информацию, полученную от Математика. – То был агентурный псевдоним Васильцева в ГРУ. – В достоверности не сомневаюсь. Прошу в этой связи устроить встречу лично с Борисом Федоровичем.

Начальник Генерального штаба, маршал Советского Союза Борис Федорович Шапошников был единственным человеком, которого сам Верховный из уважения называл исключительно по имени-отчеству.

– Так говорите – уверены? – дослушав их, бархатным голосом спросил интеллигентный Борис Федорович… – Что ж… если так оно обстоит и на самом деле… то это действительно информация архиважная… Гм, стало быть, сюда и следует в конце весны направлять главный удар… Только вот что касается самих этих сведений…

– Полагаем, что они могут быть достоверными, – осторожно сказал генерал Панфилов.

– Головой ручаюсь! – более пылко отозвался генерал Н. Н. Николаев.

Под очками глаза Бориса Федоровича были жесткими.

– «Ручаюсь»… Да еще, видите ли, «головой»… – проговорил он. – Но все это, как изрекал Гамлет, принц Датский, «слова, слова, слова»… Вот! – Он достал из стола какой-то разграфленный лист бумаги и положил перед генералами. – Это уже не пустые слова. Нечто наподобие реляции. Прочитайте и впишите фамилии всех, кто причастен к этому донесению. Генералу Панфилову даю право остаться в стороне, он, как говорится, не моя креатура, с него спросят по-иному, а вот вас, Николай Николаевич, попрошу заполнить.

Формуляр выглядел так.

Взгляд маршала Шапошникова лукаво светился сквозь золотые очки:

– Имена, Николай Николаевич, вписывайте сами. В нужном порядке, в соответствии со следующими колонками. Ну как, берете на себя такую ответственность?

Николай Николаевич, ни секунды не раздумывая, сделал запись только в одной, самой первой клеточке: « Генерал-майор Николаев Н. Н.», а через все остальные графы первой колонки вывел жирную Z.

– Что ж, благородно, благородно, – сказал маршал, убирая бумагу в сейф. – Берете все на себя… Наслышан о вас, поэтому иного и не ожидал.

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

– Ну вот, брат, – вздохнул генерал Панфилов, когда они вышли за маршальского кабинета, – сам шею свою подставил, теперь уж смотри… – показывая, что хоть и немного, но все же отдаляет себя от этого дела.

Н. Н. Николаев подумал, что Голиков [86] П. Ф. Голиков – предшественник генерала Панфилова на посту начальника ГРУ. Отстранен от этой должности в 1941 г. Впоследствии стал маршалом Советского Союза. ни за что бы так не поступил – тот, как и он, Николаев, всегда целиком брал ответственность на себя, потому, должно быть, и слетел с этой должности, отправлен, с понижением, командовать армией.

Впрочем, поведение генерала Панфилова его, Н. Н. Николаева, мало огорчило – он привык всегда рассчитывать только на себя и не желал, чтобы другие совали за него голову в петлю. Да и в своих выводах он сейчас практически не сомневался.

Правда, он знал, что на войне случается всякое…

На следующий день его вызвал к себе генерал-лейтенант Василевский, начальник Главного оперативного управления, восходящая звезда Генштаба. Все знали, что Шапошников болен (хотя и скрывает это) и, вероятно, не кто иной, как Василевский, заменит его.

Тот листок-формуляр сейчас лежал перед ним.

– Садитесь, генерал Николаев, – пригласил Василевский. – Я тщательно изучил ваши материалы. Если так оно и есть, то комбинация складывается весьма перспективная. Всему Генштабу еще предстоит, конечно, потрудиться, и надо подкрепить все это данными тактической разведки, но в целом… Да, ваши люди неплохо поработали… А эту писульку мы… – Он демонстративно порвал листок и бросил обрывки в корзину. – Считайте, что ее не было… Но вы, надеюсь, понимаете, что в случае ее… скажем так, несоответствия никто покрывать вас не станет, и вы, Николай Николаевич, попросту исчезнете. Так же, как и все, кто добывал эти документы… Кто это был, кстати?

– Эта были надежные люди, – ответил Н. Н. Николаев. – Имена их, по оперативным причинам, не подлежат разглашению. В случае чего, за разбитые горшки отвечу один. Разрешите идти, товарищ генерал-лейтенант?

– Подождите минутку. Тут ходили разговоры, что в аппарате Генштаба окопался немецкий «крот».

– Никакого «крота» не было, – с уверенностью ответил Н. Н. Николаев. – Просто тот, кого мы считали источником информации в Варшаве, в действительности был сотрудником абвера и одного за другим сдавал наших агентов.

– Так и последнего, должно быть, сдал?

– Вне всякого сомнения.

– Отчего же его не взяли?

– Особый случай.

– А этому Математику… Вы целиком верите ему?

– Как самому себе.

– И готовы за него отвечать?

– В полной мере.

– Ну что ж, идите…

Василевский проводил его долгим взглядом. В кругах Генерального штаба немного было людей, умевших держаться так независимо, и генерал Василевский таких уважал.

Полина вернулась только на другое утро. Всю ночь Викентий не находил себе места, вопреки всякой конспирации раз десять за ночь звонил Юрию с Катей в гостиницу, а утром позвонил опять и произнес только два слова:

– Она тут.

Уже через несколько минут Юрий и Катя были на квартире у пани Моники.

Воды в кранах не было, что часто случалось в нынешней Варшаве, поэтому Полина, не успев отмыться, вид имела тот еще: перепачканные руки в ссадинах, вся одежда в грязи, но лицо было довольное.

Посреди комнатки лежал набитый чем-то небольшой, весь в земле, холщовый мешок.

– Где ты была? – спросила Катя.

– У Гедзя. У Слепня то есть, – поглядывая на этот мешок, хищно усмехнулась девушка.