Оливер Пётч - Дочь палача и дьявол из Бамберга

– Хорошо-хорошо, – Харзее раздраженно отмахнулся. – Нам нужны не пространные монологи, а конкретные суждения. Не исключено, что травы были вполне себе безобидные. Но и подозреваемого как следует допросить не помешало бы.

– Ваше высокопреподобие, а что насчет этих артистов, которые обосновались недавно в городе? – спросил встревоженно старший пастор, худой мужчина с перекошенным лицом. – Прихожане рассказывают мне жуткие вещи. На сцене якобы имеют место дьявольские ритуалы! Даже сегодня, в воскресенье, они устраивают этот шабаш! Возможно, что именно это богохульство и привело к нам оборотня?

Харзее кивнул.

– Вы затронули весьма важный вопрос, ваше преподобие. Мне эти колдовские происки под личиной созидания тоже поперек горла. – Он вздохнул: – Но епископ, к сожалению, смотрит на это иначе. Как и в случае с его излюбленными зверушками, он питает к театру большую слабость. Как я слышал, в Бамберг даже заявилась вторая труппа, и его сиятельство подумывает и для них подписать разрешение. В любом случае мы будем внимательно наблюдать за этими распутными личностями.

– Наблюдать? Это все, что мы станем делать? Наблюдать? – вскочил советник средних лет, его трясло от ярости. По вышитым на бледно-серой одежде ступке и пестику Симон узнал герб аптекарской гильдии. – Этот монстр, наверное, растерзал мою Адельхайд, как косулю, а вы будете наблюдать ?

– А нечего было таскаться посреди ночи по лесу! – прошипел другой советник, помоложе. – Видимо, снова собирала какие-нибудь колдовские травы… Не удивлюсь, если окажется, что она с этим оборотнем заодно. Ха, может, они и сейчас где-нибудь вместе шатаются!

Аптекарь резко повернул голову:

– Что вы сказали?

– А что я сказал, мастер Ринсвизер? – ответил молодой, оглядываясь в поисках поддержки на присутствующих. Одетый по последней моде, он выглядел крайне самоуверенным. – Что ваша Адельхайд варила колдовские зелья. Об этом каждая собака в городе знает.

– Да как вы смеете, мастер Штайнхофер? – Аптекарь размашистыми шагами двинулся на молодого человека. – Слышал бы это отец Адельхайд! Когда-то они заседали здесь с вашим отцом, были друзьями, а теперь вы клеймите его дочь ведьмой? Вы… вы…

– Не забывайте, что моя дорогая Йоханна тоже пропала, – перебил его оппонент и подкрутил короткую бородку. – После того, кстати, как она купила у вашей супруги какое-то странное варево!

– Ах, я слышал, она сбежала от вас сломя голову после ссоры, во время которой даже стулья летали, – съязвил в ответ аптекарь. – Видимо, вы ей просто-напросто опротивели. И вообще, не очень-то вы сокрушаетесь, что ваша молодая жена словно в воздухе растворилась. Может, вы и женились на ней только ради приданого?

– Это дерзкая клевета!

Мужчины готовы были вцепиться друг другу в глотки, но тут поднялся и примирительно вскинул руки епископский канцлер. Он был довольно толст и походил скорее на трактирщика, чем на одного из высших сановников Бамберга.

– Любезные коллеги, – начал он дружелюбно, – не будем ссориться. Полагаю, у меня есть решение. Хоть его сиятельства, почтенного епископа Филиппа Ринека, нет среди нас, думаю, я могу говорить от его имени. Нам… стоит подумать о создании уголовной комиссии.

– Уголовную комиссию? – Мастер Самуил нахмурил лоб. – Это еще зачем? Разве нам этой комиссии мало?

– Думаю, господин канцлер совершенно прав.

Себастьян Харзее улыбнулся. У Симона было такое впечатление, будто викарий чрезвычайно доволен ходом собрания. Покосившись на канцлера, цирюльник даже предположил, что подобное развитие событий было оговорено заранее.

– Сорок лет назад, когда в Бамберге шли ведовские процессы, – продолжал Харзее, – тоже потребовались решительные меры, чтобы справиться с многочисленными подозреваемыми. Поэтому была создана уголовная комиссия, состоявшая из нескольких человек, которые решали, кого следует подвергнуть допросу с пристрастием. Затем они передавали отчет архиепископу, и тот подписывал смертный приговор.

– Несколько человек будут решать, кому жить, а кому нет? – Мастер Самуил растерянно покачал головой. – Так для чего мы собрали эту…

– Предлагаю решить все голосованием, – перебил его викарий и огляделся, останавливая взор на каждом по отдельности. – Присутствующие здесь, разумеется, вне всяких подозрений. Ни один из высказанных здесь упреков не возымеет последствий, нас заботят прежде всего чужаки. Эти артисты, например, или цыгане и прочий бродячий люд. Я сам в случае необходимости назову членов этой комиссии. Разумеется, с благословения его сиятельства князя-епископа. Все согласны?

Некоторое время все хранили молчание. Канцлер первым поднял руку. Его примеру последовал молодой щеголь с бородкой, а за ним и все остальные. Только Симон с Самуилом остались сидеть неподвижно.

– Как я вижу, всего два голоса против, – произнес наконец викарий и шелковым платочком вытер пот с лысины. – Что ж, этого более чем достаточно. Тем более что один из противников даже не из города, – добавил он самодовольно и повернулся к канцлеру: – Прошу вас, сообщите о нашем решении его сиятельству. Уверен, он его одобрит.

Канцлер кивнул:

– И я так думаю, ваше высокопреподобие. – Он поднял бокал с вином. – Во благо города.

– Во благо города, – повторили остальные и тоже подняли бокалы.

Советники и ученые большими глотками пили вино, а Симон чувствовал, как что-то медленно стискивает ему горло.

Грязь доходила ей до щиколоток, но Барбара словно ступала по облакам. Они с Матео брели по тесному, грязному переулку, ведущему от овощного рынка к Длинной улице. В воздухе стоял запах хмеля и жареного мяса, из окон свешивалось свежевыстиранное белье, дети в подворотне играли с юлой.

Так как было воскресенье, после представления сэр Малькольм дал артистам выходной. Барбара и Матео уже около часа гуляли по Бамбергу, как молодожены. Время от времени юноша останавливался у одного из многочисленных лотков, подбрасывал в воздух несколько монеток и преподносил восхищенной Барбаре какое-нибудь угощение. При этом он был так галантен, словно выходец из какого-то знатного семейства.

Словно бы невзначай Барбара взяла Матео за руку, и тот помог ей обойти большую лужу. Сегодняшний день, несомненно, был лучшим в ее жизни. Она впервые шла рядом с юношей, которого действительно любила. Не с каким-нибудь неотесанным крестьянским сыном из Шонгау, для которого прокричать ей вслед скабрезный стишок считалось проявлением внимания. И не со слабоумным сыном живодера из соседнего Пайтинга, от которого несло, как из бочки с дубильным раствором, во рту осталось всего три зуба, и который всерьез надеялся на скорую свадьбу. Нет, этот юноша как будто явился из красивой сказки, какие Магдалена когда-то рассказывала ей на ночь. Матео был мускулистым и загорелым, как турецкий принц, с загадочным блеском в глазах и здоровыми белыми зубами, сверкавшими, когда он смеялся. Он был умен и не лишен чувства юмора. Вот и теперь юноша манерно поклонился, как придворный щеголь.