Оливер Пётч - Дочь палача и дьявол из Бамберга

Барбара сказала это без раздумий. И теперь лихорадочно соображала, как помочь друзьям. Драться она не могла, а бежать за стражниками было бы слишком долго. Если они вообще обратили бы внимание на драку нечестивых артистов. Тогда Барбара вспомнила свое излюбленное детское занятие – и стала говорить на разные голоса.

– Точно, проваливайте, изнеженные лягушатники! – прорычала девушка хриплым басом трактирного задиры.

– Пока мы вам ноги не переломали, французы чертовы! – проворчала она еще более низким голосом с легким швабским акцентом.

– Давай, за ними! – Теперь Барбара сказала звонким, почти срывающимся голосом, на чистейшем баварском говоре. – Их всего трое! Ха, устроим бойню!

Она ловко метнула несколько камней. Потом схватила шляпу Матео, лежащую среди цветов, надвинула на лоб и забралась по куче мусора вплотную к стене, чтобы оттуда забросать Жискара и его людей камнями. Одному из них снаряд угодил точно в висок, и молодчик громко вскрикнул.

– Проклятье, там и впрямь кто-то прячется! – выругался раненый.

Он пригнулся, как пришибленная дворняга, и побежал к задней двери трактира. Следующий камень угодил его товарищу в плечо. Тот опасливо огляделся и тоже пустился в бегство, заметив за стеной шляпу предполагаемого противника.

– Мосье Броле, скорее! – крикнул он своему хозяину. – Приведем подкрепление. Их слишком много!

– Sacrément! [14] Проклятье! (фр.) Трусы!

Изрыгая проклятия на французском, Жискар подскочил и побежал вслед за своими телохранителями, которые уже скрылись в дверях.

– Вы… вы еще пожалеете обо этом, Малькольм! Пожалеете! – крикнул он английскому режиссеру, который по-прежнему прятался за деревом. – Мы еще свидимся, и тогда в Бамберге останется только одна труппа. Наша!

Дверь с грохотом захлопнулась.

Некоторое время в саду царила тишина. Потом сэр Малькольм вышел из-за дерева и обратился к своему соратнику:

– Эй, Матео, сколько же ты привел с собой людей? И почему они не показываются из-за стен?

Юноша, еще не оправившись от изумления, вдруг громко расхохотался. При этом он качал головой и восторженно хлопал в ладоши.

– Mamma mia, это… это лучшее представление из всех, что я видел! – наконец выдавил Матео, от смеха по щекам у него текли слезы. – У этой девушки врожденный талант!

Сэр Малькольм взглянул на него с недоумением:

– У девушки? Какой девушки? Не пойму ничего.

Матео еще несколько раз хлопнул в ладоши и громко позвал:

– Барбара, можешь выходить. Представление закончено.

Барбара нерешительно поднялась из-за стены. Она по-прежнему была в шляпе Матео, но теперь под ней угадывалось бледное, напуганное лицо.

– Они… они ушли? – спросила девушка, запинаясь.

Сэр Малькольм смотрел на нее сначала с крайним изумлением, но потом рот его растянулся в широкой улыбке.

– Это наши люди? – спросил он. – Целая труппа, сыгранная одной девушкой из-за стены? – Он низко поклонился. – Клянусь честью, юная леди, если вы разыграли это представление, чтобы я оценил ваши способности, то все прежние претенденты вам и в подметки не годятся.

У Барбары перехватило дыхание.

– Претенденты? – спросила она тихо. – Боюсь, я не понимаю.

Сэр Малькольм оскалился.

– Я по глазам вашим вижу, что актерство у вас в крови. Вы когда-нибудь думали выступать на сцене? Ну? Теперь, когда Матео повзрослел, нам все равно нужен кто-то на женские роли… – Он восторженно охнул. – Вы с Матео прекрасно смотрелись бы в «Ромео и Джульетте». Так красиво еще никто никогда не умирал!

Ноги у Барбары стали вдруг ватными. Она пыталась ответить, но в этот раз голос ей отказал.

– Я… – только и сумела она выдавить. – Матео…

Задыхаясь от восторга, сэр Малькольм шагнул к ней с распростертыми объятиями.

– Mylady, добро пожаловать в мою труппу! Ваш необузданный талант так и просится на сцену. Много я платить, конечно, не смогу, но обещаю, you’ll get the whole world at your feet! [15] Весь мир будет у ваших ног! (англ.)

Адельхайд Ринсвизер прислушивалась к воплям из камеры в конце коридора. Они походили на звериный рев, но Адельхайд понимала, что кричал мужчина. Крики то и дело прерывались тихим бормотанием, когда незнакомец принимался задавать вопросы. Разобрать их толком Адельхайд не могла, но знала, как они звучат.

Признавайся, колдун! Кто обучил тебя колдовству?

Кто твои братья и сестры?

Где вы собираетесь? В лесу? На кладбище? На Альтенбурге?

Куда вы отправляетесь в Вальпургиеву ночь?

Как вы изготавливаете напиток, который позволяет вам летать?

Признавайся, колдун, признавайся, признавайся, признавайся…

– Господи, я… я ничего не знаю! – верещал в ответ пленник. – Кто ты такой? Что тебе нужно от меня, дьявол?

Адельхайд сама с удовольствием это узнала бы. Для нее по-прежнему оставалось загадкой, почему этот незнакомец держал здесь именно ее и к чему все эти пытки и допросы в жуткой камере. Он, наверное, был сумасшедшим. Сумасшедшим убийцей. И все они по чистой случайности стали его жертвами. Объяснить это как-нибудь иначе было нельзя.

Или все-таки можно?

Крики молодой женщины оборвались накануне. Была ли она мертва или только искалечена и теперь лежала без сознания? Адельхайд не знала. Но незнакомец, очевидно, нашел себе следующую жертву и снова дал пленнице отсрочку.

Снова раздался истошный крик, и Адельхайд оцепенела. Ей вспомнилось чудище, которое напало на нее в лесу. Шорох в кустах, запах мокрой шерсти… Может, это всего лишь наваждение, плод ее собственных страхов? Что, если сумасшедший и был тем самым чудовищем? Или же, кроме этого безумца, есть еще и существо, послушное его воле?

– Да, клянусь! Я колдун! Да, я целовал дьявола в анус! Да! Да! Да! Что угодно, только прекратите… Пре-е-е-кра-а-а-ти-и-и-те-е-е!!!

Пленник верещал теперь тонким голосом, и Адельхайд чуть не вырвало. Страх мелким зверьком вгрызался во внутренности.

Когда наступит мой черед?

До сих пор незнакомец почему-то щадил ее. Он еще дважды заходил к ней в келью, но в ту ужасную камеру больше не водил. Просто принес новую свечу и молча смотрел на нее сквозь прорези в маске. Адельхайд казалось даже, что его мелко трясет. Потом он резко выбегал, как одержимый, и запирал дверь на засов.

Когда незнакомец несколько часов назад занялся новой жертвой, Адельхайд, к своему ужасу, испытала облегчение. Облегчение – и в то же время чувство вины.

Как хорошо, что не я там страдаю… Господи, прости мне греховные мысли!

Женщина дернула цепь, которой с некоторых пор была прикована к стене. Незнакомец отказался от кожаных ремней и приковал ее к стене, так что она могла теперь встать и даже сделать пару шагов. Боль в руках и ногах немного утихла. Адельхайд двигала и разминала конечности, чтобы разогнать кровь. Сколько ее здесь продержали? Дни и ночи сливались в одну вязкую массу. Но, несмотря ни на что, Адельхайд не сдавалась, только тем и занимаясь в бесконечные часы между приходами незнакомца, что размышляла о бегстве. Она перебрала все возможности и наконец приняла решение.