Георгий Персиков - Дело о Чертовом зеркале

– Вы подозреваете диверсию? – спросил Георгий, прищурившись.

– Да, именно это я и подозреваю. Судите сами. Убийство Стрыльникова создает для нас массу непредвиденных трудностей. Надо сказать, что те, кто совершил это преступление, прекрасно осведомлены о чудовищной неповоротливости российской бюрократии. Пока будут рядить наследные права, переводить капиталы, распродавать заводы – мы потеряем время, которое могли бы потратить на разработку и производство опытных образцов оружия. Разумеется, мы все равно создадим собственное орудие, но теперь на это уйдет гораздо больше времени.

– А почему не передать чертежи и подряд кому-нибудь другому, скажем, тем же Демидовым или на «Руссобалт»? – спросил Родин.

– Такой вариант, разумеется, и предусматривался. Но все записи, все до единой, загадочным образом исчезли. – Кенигсен вздохнул и, поймав недоуменный взгляд Родина, проговорил сдавленным голосом: – Да, черт побери, они пропали. Похищены. Наши люди были у Стрыльникова наутро после убийства как раз с тем, чтобы забрать чертежи из его сейфа. Но их там не оказалось.

– Ах да, – закивал Родин, припоминая неприметных господ в штатском, которым полицейские чины отдавали честь. – А что же, в военном министерстве не осталось копий этих чертежей?

– В том-то и дело, что нет никаких копий. Во-первых, Стрыльников чертежи с собой в Петербург не привез, сказал, что в его сейфе их хранить надежнее, чем в министерском. Во-вторых, из соображений секретности не стали ничего копировать. Да и времени ведь не было совсем. Никанор рассказал об этом его высокопревосходительству, как я уже упоминал, за карточным столом и тем же вечером получил санкцию на производство опытной партии.

– Да, картина получается интересная, – задумчиво протянул Родин. – Услуга за услугу, Эрнест Янович. Скажу вам вот еще что. Незадолго до гибели Стрыльников стал обладателем некоего артефакта – карты, которая будто бы указывает местонахождение огромного клада и того самого древнего оружия – «Зеркала шайтана». По легенде, это смесь греческого огня и лучевых трубок. В общем, попахивает беллетристикой, но я отнесся к этому серьезно, потому что карта была у него похищена ровно в тот самый момент, когда он упал замертво во дворе ресторана «Монмартр». Это пока никак не вяжется с вашей теорией о диверсии и заговоре разведок, но, согласитесь, совпадение интригующее.

Распрощавшись с Кенигсеном, уже под утро Георгий Иванович вернулся в свое купе. Сел за столик и в течение получаса что-то писал. Потом скомкал листок, выбросил его в урну, как был, в одежде, лег на кушетку и сразу же уснул.

На другой день Смородинов примчался к купе сыщиков ни свет ни заря и разбудил их громким стуком. Пока Торопков с Родиным совершали утренний туалет, профессор ждал, возбужденно расхаживая по коридору. Наконец компаньоны приступили к чаю, и Смородинов положил на стол карту, схематично нарисованную остро отточенным карандашом на листе писчей бумаги.

– К моему удивлению, – начал Денис Трофимович, – вчера заснуть мне так и не удалось. Видимо, воспоминания начисто прогнали сон. Тогда я решил потратить с умом это время и набросал эту схему, чтобы вам стало понятно, что мы будем делать.

Торопков и Родин склонились над планом.

– Мы проделаем наш маршрут так же, как двадцать пять лет назад с Афанасием Гусевым. Приедем в Судак, а там у местной хохляцкой семьи рыбаков, Нестеренков, возьмем лодку. Двадцать пять лет назад брали у деда Остапа… не знаю, дожил ли он до этих дней… Ну ладно. Берем лодку и подплываем к скалам вот с этой стороны, как это делал Ахмет‑бей после своих набегов.

– А почему не дойти пешим ходом? Вот тут по дороге через Кара-Даг? – спросил Торопков, тыкая пальцем в стрелочку среди нарисованных скал.

Смородинов в ответ расхохотался:

– Ну неужели вы считаете, что Ахмет‑бей был такой, простите, дурак? И его предки тоже? Конечно нет, сокровищница не просто была скрыта в толще скал, она была спрятана в самом недоступном месте самой недоступной скалы! Что это за скала, мы с Гусевым отгадали – Чертово Зеркало, или Шайтан-Кюзгусси. И самое ее неприступное место – это как раз со стороны моря. Там есть небольшой пятачок, подошва скалы, вот тут, где мы устроим привал. Везде вокруг – отвесные горы. Скала там расположена под отрицательным углом и вся покрыта острыми выступами и глубокими расщелинами. А старая дорога со стороны Кара-Дага сейчас завалена валунами, да и более того, она упирается в пологую скалу. Правда, с этой стороны могут быть фальшивые ходы, ловушки и ответвления, чтобы запутать и погубить слишком любопытных охотников за сокровищами. Нет, господа, вход находится где-то здесь, – Смородинов указал на крест, нарисованный на правом склоне скалы. – Но нам с Афанасием найти его не удалось. Теперь, когда у Ивана есть карта, он найдет лаз, и там мы с ним и встретимся!

– Я, пожалуй, пойду в свое купе, – неожиданно спокойно прервал возбужденного профессора Родин, – нужно еще о многом подумать. – И, пожав всем руки, он вышел из купе Торопкова. Вслед за ним последовал и немного обиженный Смородинов.

Весь день Родин из своего купе почти не выходил, даже обед и ужин попросил подать в купе. Часа в четыре к нему заглянул Торопков, справился, все ли в порядке и здоров ли Георгий Иванович, и, получив утвердительный ответ, удалился, не задавая более никаких вопросов.

Не выходил из своего купе и профессор Смородинов. Он вечером даже не впустил проводника и сам расстелил постель. Однако если бы кому-то удалось подглядеть, что он там делает, то наблюдатель очень бы удивился. Старик вытащил из большого чемодана с альпинистским снаряжением бухты репшнуров и тросов и долго их осматривал, растягивая, словно бы пытаясь разорвать. Это бы никого не смутило, но затем Смородинов вдруг поднялся и, не выпуская из рук троса, несколько раз махнул рукой наотмашь, странно подворачивая кисть. Потом он швырнул веревки в чемодан, обхватил лицо руками и долго так сидел, покачиваясь. Со стороны можно было подумать, что он плачет, но, скорее всего, это было не так – когда он поднялся, глаза его были совсем сухие. Да, странный был профессор, не зря про него так говорили.

Единственный, кто спал в эту ночь безмятежным сном ребенка, был Торопков. Он разобрал и тщательно смазал свой наган, затем заказал в ресторане стакан водки, выпил его одним махом, помолился с закрытыми глазами. А потом лег в постель и мгновенно уснул.

…Поход был дальним и тяжелым, но ни я, ни мой верный слуга, ни японские путешественники, с которыми мы крепко сдружились, даже не сбили дыхание: вот что значит опыт и внутренняя сила! Уже приближаясь к поселению небольшого племени тлальтелькуа, которое обитает в самой непроходимой амазонской сельве, мы услышали стройное пение нескольких десятков голосов. Наш проводник Улауак (или Хозе, как его назвали при крещении) на мой вопрос, о чем поют индейцы, величаво и с достоинством ответил: