Кэрри Гринберг - Талант марионетки

Что он должен сказать? Как начинается его текст? Ни первая строчка, ни остальные десять страниц роли не всплывают в памяти. Осветитель поспешно выключает софит, занавес падает, Этьен плетется в свою гримерку.

Встречающиеся ему актеры и работники сцены отворачиваются, да он и не хочет разговаривать. Он знал, что однажды так произойдет. В глубине души он даже ждал этого момента, хоть и не был к нему готов.

Гримерка в самом конце коридора похожа на хозяйственное помещение. Грязная дверь, мигающая лампочка, вещи свалены на полу бесформенным комом. Его костюмы Гамлета, Ромео, Цезаря погребены здесь, среди других воспоминаний. Сюда давно никто не заходил, кроме него самого, и это место – единственное, что связывает его с прошлым.

Стол завален вырезками из журналов и пожелтевших газет, на них следы от стаканов и прожженные сигаретами дырки.

Этьен достает сигарету, чиркает спичкой о коробок, она дрожит в его скрюченных пальцах и гаснет, он чертыхается, тянется за другой и наконец закуривает. Он жадно затягивается несколько раз – дым раздирает легкие, застарелый кашель рвется наружу. Никакого удовольствия, просто привычка.

Он смотрит в потемневшее, треснутое зеркало над столом. Старое, обрюзгшее, давно не бритое лицо, обвислые щеки, заплывшие глаза. Этьен усмехается прогнившими пеньками зубов – едва хватает, чтобы жевать хлеб. Его глаза давно ничего не выражают, в них нет былой искры, зажигавшей огонь в сердцах зрителей.

В них нет уже ничего, кроме усталости.

Он отодвигает табуретку, с тяжестью опускается на нее, смотрит пустым взглядом на выпуск «Ле Миракль» с фотографией знаменитого актера Этьена Летурнье и не может его узнать.

Только в окружении актеров Себастьен чувствует себя свободным. Вот и сейчас вокруг него самые близкие люди, которым он может доверять, что бы ни случилось. Это чувство, давно потерянное и вновь обретенное, греет его. Он уже смирился с тем, что его счастье, его жизнь – в стенах Театра Семи Муз, с этими людьми.

И он знает, что театр всегда будет с ним, не выбросит и не отвернется.

Он знает, кем на самом деле дарован его талант.

Он знает…

Себастьен хватает за руку Мадлен, чтобы объяснить ей это, но примадонна удивленно смотрит и отворачивается. Однако она тоже понимает, должна понимать или хотя бы чувствовать, что они все – здесь, все связаны, все – единое целое.

Этьен, Аделин, Жюли, Софи, Марк, Филипп, Эрик, Марго – он бросается к каждому из них, но они отводят глаза и отходят, он пытается объяснить, но его не слышат. Не хотят слышать.

Что с ними случилось? Они всегда были по одну сторону, а теперь эти взгляды, этот шепот, эта странная отчужденность…

Что с ним случилось? С ним обращаются точно с ребенком, по много раз объясняя одно и то же – тихо, медленно и очень, очень спокойно.

Но потом и это прекращается. Себастьена избегают. Вокруг него возвели стену – его не слышат, не видят и будто бы не знают. Он забыл, когда последний раз был на репетиции, и уже не помнит запаха сцены.

Куда же делась вся магия театра? Почему театр больше не дает ему талант? Почему все изменилось? Он спрашивает об этом всех, кого видит, но никто уже не пытается ему ничего объяснить. Они просто смеются над ним и показывают пальцем.

Тиссеран! Он должен знать! Себастьен бежит к нему в кабинет, расталкивая попадающихся ему на пути актеров, барабанит кулаками по дубовой двери.

– Я знаю, я все знаю! – кричит он. – Верни мне мой талант! Скажи им!..

Его оттаскивают. Безо всяких церемоний обливают холодной водой. Тащат куда-то.

Он пытается докричаться, но звук гаснет в глухих стенах.

– Это сумасшедший дом? Почему я здесь?

Ответом ему тишина.

Он должен рассказать им все – неужели они не понимают? Но поздно, слишком поздно. Решетки на окнах не вырвать, а прежнюю жизнь не вернуть.

Этьен, Аделин, Жюли, Софи, Марк, Филипп, Эрик, Марго… Где они теперь? Где он теперь? Они забудут его, если не забыли. Он навсегда вычеркнут из памяти театра.

Лазар меняет пепельницу на чистую, приносит еще бокал вина. Аделин не просит его об этом. Было бы дешевле заказать целую бутылку, но она не делает этого. Какая девушка покупает вино бутылками и пьет в одиночестве? Кабаре популярно в определенных кругах, но ее никто тут не знает: из Театра Семи Муз сюда приходит она одна. Наверняка это ненадолго. Ей нравится бурлящая здесь жизнь. Вокруг звенят голоса, витает дух беспечного веселья, дурманят голову запахи дорогих духов и сигарет. В луче серебристого света женщина средних лет поет на русском. Она томно заламывает руки, бросает чувственные взгляды в зал и зарывается лицом в страусиное боа. Слова непонятны, но тягучие минорные интонации тревожат скрытые струны в душе Аделин. В зале полно эмигрантов из России, и певица пользуется успехом.

В платье с блестками и с бокалом вина девушка чувствует себя легко и свободно. Здесь она становится собой – актрисой, не связанной никакими обязательствами, кроме контракта. Мысли уносят ее к недавнему эпизоду в кабинете Дежардена. Теперь она официальная исполнительница роли Гермии в пьесе Шекспира. Ей предстоят тяжелые репетиции, бессонные ночи… и премьера. А еще у нее появилась причина оставаться в театре подольше. Может быть, даже…

– Аделин. – Она вздрагивает и вскидывает глаза. Нет, невозможно!

– Жан-Рене, что ты… – лепечет она. От блаженной истомы не остается и следа. Мужчина больно сжимает ее руку выше локтя и дергает так, что девушка вскакивает.

– Сейчас же домой, сука, – его губы выплевывают слова, но их заглушает шум веселья.

– Хорошо, да, идем, – торопливо шепчет она. Только не здесь, только не на виду у всех. Едва они выходят за дверь, как Жан-Рене отвешивает ей пощечину. У Аделин звенит в ушах, выступают слезы, мир плывет перед глазами.

– Узнаю, что ты снова сюда шляешься, живого места не оставлю, – бросает он. – Изуродую твое хорошенькое личико, подстилка театральная. – Он разворачивается и быстро идет прочь.

Сердце Аделин колотится, дыхание перехватывает от страха, который привычным клубком сворачивается в животе. Она опускает голову и семенит рядом с ним. Рано или поздно придется сказать ему о новой роли. Но не сейчас. Девушка почти бежит, пытаясь подстроиться к размашистому шагу мужчины, и старается дышать как можно тише.

Квартира на улице Варен неприветлива и холодна. Из экономии Жан-Рене не позволяет жечь торф – даже самый дешевый, который они могут себе позволить, и по той же причине девушка ходит в штопаных чулках. За квартиру, еду и топливо он требует с нее половину оплаты, хотя после этого от театрального жалованья остаются рожки да ножки. Аделин торопливо проходит в дальний угол, не включая света. Она хочет переодеться, но Жан-Рене останавливает ее. Он грубо обхватывает девушку сзади и прижимает к себе, так что она не может пошевелиться.