Клод Изнер - Полночь в Часовом тупике

Виктор наклонился к Жозефу и прошептал ему в ухо:

— Мне надо увидеться с комиссаром Вальми. Прикройте меня, а потом подходите к трем часам в кафе «Взад-вперед». Попробуйте еще расшевелить вашу матушку, пусть побушует, тогда никто и не заметит, как я уйду.

— Да ее и шевелить не надо. Она и так готова к извержению, точно вулкан.

Он сказал нарочито громко, жалобным тоном:

— Мама, если тебе не трудно, ты могла бы говорить на полтона ниже, а то я не могу сосредоточиться на Мюссе.

Невзирая на свою занятость, Огюстен Вальми весьма любезно принял Виктора. В его свежевыкрашенном кабинете теперь красовалась репродукция картины «Разбитый кувшин». Ему нравилась эта работа Грёза [37] Жан-Батист Грёз (1725–1805) — французский художник-жанрист. , которая символизировала утраченную девственность: она укрепляла его в уверенности, что женщины — непредсказуемые создания, и их хрупкость — лишь иллюзия, приманка для сильного пола. Огюстен Вальми был непривычно весел, потирал руки и даже предложил гостю сигару.

— Дорогой мой Легри, ну вот мы и избавились от этого заковыристого дела. Уличный художник, куда катится мир? Он в камере предварительного заключения.

— А какой, вы считаете, у него мотив преступления?

— Вскорости выбьем из него и мотив. Все указывает на него, он постоянно размалевывает тротуар кошмарными сценами, иллюстрирующими убийство Робера Доманси и Шарля Таллара. Он обронил свой мелок возле его тела. Кроме того, две почтенные личности практически опознали его. Тут дело ясное.

— Почему же он выдал себя таким глупейшим образом?

— Потому что он, дорогой мой, потому что он действовал по образу и подобию любого другого преступника. Я информировал мать Робера, в Узесе, она настаивает, чтобы сына похоронили там. Это у черта на куличках, я туда не поеду!

— Узес? Мне приходят на память две строчки из Жана Расина, который жил там как-то в течение года:

— Расин? Надо же. Жаль, но я не стану совершать туда паломничество, лучше денек отдохну и поужинаю у Прюнье. Вознагражу себя за работу супом с устрицами и блюдом улиток, потом проведу вечер «У Максима», где светские вертихвостки будут пытаться меня соблазнить. Интересно, посчастливится ли мне повстречать Лиану де Пужи, чья постель слывет такой гостеприимной?

— Господин комиссар, вспомните, что случилось с нашим последним президентом Республики.

— Прошу вас, мсье, я на пятнадцать лет моложе старины Феликса Фора, придерживаюсь строгой диеты, постоянно хожу пешком, романтизм мне чужд, я не рискую сложить оружие во цвете сил в объятиях красотки. Ну я не лишаю себя иногда приятных излишеств, чего-нибудь мучного, например, потому что при разумном соблюдении чувства меры это вовсе не опасно.

— Я не собирался читать вам нотации.

— Я видел вас в компании этой бесстыдницы в саду Пале-Рояль, вы, кажется, были готовы поддаться ее чарам. Проще поймать ветер в поле.

— Вы что, меня выслеживали?

— Какое противное слово! Я просто убедился, что вы преисполнены доброй воли помочь мне, но теперь это больше не нужно, поскольку мы поймали убийцу.

— Он уже признался?

— Терпение, у нас свои методы.

— А как же мотив? Вы меня, конечно, извините, но просто так не убивают.

— Какой может быть мотив, когда мы имеем дело с неуравновешенным субъектом, или же у него раздвоение личности, как у доктора Джекила, героя знаменитого романа Стивенсона, который я читал в оригинале?

Виктор вспомнил свою беседу с Шарлиной Понти и ее ироничное, даже язвительное замечание по поводу Робера Доманси: он словно хотел усидеть одним задом на двух стульях…

— Я очень признателен вам за вашу своевременную помощь, мсье Легри. Я надеюсь, что отныне вы сможете целиком отдаться торговле книгами. Подумайте над словами Расина о том, что «умрет книготорговец» и пословицу о том, как «повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить». Ваша военная служба окончена, возвращайтесь в семью.

— К черту ваши цитаты и поговорки! — отмахнулся Виктор. — Я не дурак и всегда был очень осмотрителен.

Огюстен Вальми встал и оперся руками на стол: аудиенция была окончена.

— Да, кстати, Легри, когда вы мне наконец найдете «Мемуары Видока»?

«Вот наглец! Спровадил меня, вроде как отпустил домой, словно я его подручный. Жалкий фат! Конечно, тебе удобно подвести под монастырь беззащитного бедолагу. Художника всякий обидит! Надо поговорить с воздыхателем Шарлины, как его, Арно… Арно Симпатяга».

Арно Шерак сомневался в своем таланте настолько, что порой считал себя отвратительным актером и через день раскаивался в решении покинуть родную деревушку Латуй-Лентийяк и переехать в Париж. Ни успех, ни комплименты, ни похвальные отзывы критики не могли убедить его в собственной значимости. Когда его хвалили, он думал, что над ним насмехаются. Давали ему главные роли, но он оставался на ролях второго плана. Иногда он вставал с постели, исполненный воодушевления, божественного вдохновения, которое уже привело его в труппу «Комеди-Франсез» и не оставило до сих пор. Но неделя сладкого опьянения проходила, он достигал вершин своей отваги и силы, и тут на него вновь набрасывались беспокойство и хандра. Трах-тарарах! И одного вскользь оброненного слова, одного неправильно понятого замечания хватало, чтобы это непрочное душевное равновесие рухнуло и неуверенность вновь начала охватывать его при каждом шаге. Эта тоска так изнуряла его, что он нашел себе некую паллиативную меру [38] Зд .: полумера, временная помощь. , на которую возлагал все свои надежды: любовь. Только нежная подруга сумеет внушить ему веру в себя. Его выбор пал на головокружительную Шарлину Понти, он разразился каскадом букетов, духов и лакомств, и каков оказался результат: ему предпочли Робера Доманси, тщеславного нахала, который считал себя выше гениального Фредерика Леметра. Страшную смерть соперника он воспринял с облегчением, но к цели все равно не приблизился. Истерзанный духом, он оставил надежды покорить прелестницу и довольствовался тем, что подавал ей реплики на сцене.

Хотя на улице было прохладно, он безо всякого аппетита жевал молочный хлебец с куском холодного мяса, сидя на скамейке в парке Пале-Рояль и глядя на бассейн. И тут к нему подошел какой-то незнакомый человек.

— Мсье Шерак? Мне в билетной кассе театра сказали, что вас можно найти здесь. Разрешите представиться: Виктор Легри, книготорговец. Шарлина Понти мне о вас рассказывала.

Арно Шерака словно током пронзило, он уронил свой сэндвич, из-за которого тут же начали ссориться воробьи и голуби.