Клод Изнер - Полночь в Часовом тупике

Занавеска была слегка отдернута, в окне появилось лицо и приникло к стеклу. Женщина всматривалась в снующий силуэт в шляпе дыней. Пьянчужка какой-нибудь? Нет, вроде не шатается. Бродяга? Что он замышляет, что за козни строит? Пусть уже уберется отсюда!

Женщина, опираясь на костыль, только собиралась отойти в туалет, как вдруг ее взгляд привлекло какое-то движение среди груды развалин в глубине тупика. Второй силуэт выступил из тьмы. Казалось, слишком широкая одежда затрудняет его движения. В правой руке человек держал тросточку и небрежно вращал ее на ходу. Женщина у окна схватила керосиновую лампу и поднесла ее к стеклу. Человек в шляпе резко обернулся. Другой, быстрый, как змея, молниеносно подскочил к нему, схватил за воротник, взмахнул в воздухе свободной рукой… На конце тросточки сверкнуло лезвие, удар, еще удар, еще и еще, пока жертва не застыла на земле, свернувшись в позе эмбриона. Убийца присел на корточки возле жертвы, потом вскочил и со всех ног убежал в сторону бульвара.

Жилица первого этажа так проворно отпрянула от окна, что чуть не упала. Подвывая от отчаяния и ужаса, она с трудом справилась с тугой неподатливой дверной ручкой и заголосила на лестничной клетке, скликая соседей.

В Часовом тупике блестящая лужа, чернеющая на земле, постепенно стекала с водой в канаву.

Единственный свидетель преступления был незамедлительно опрошен прямо на дому. Комиссар местного отделения, кругленький чиновник, который, казалось, только что пробудился ото сна, но при этом пытался важничать и явно гордился своим пенсне и небольшой бородкой, явился самолично. Показания свидетельницы он записывал в специальный блокнот, обильно мусоля при этом карандаш.

— Подытожим: Од Самбатель, 1852 года рождения, отец плотник, мать работница на спичечной фабрике…

— Мама померла от чахотки, когда мне еще пяти лет не было. «Много серы в организме», так сказал доктор. Отцу посчастливилось вторым браком жениться на вдове, у которой был магазин зонтиков на бульваре Рошшуар. Хотя она была, как говорится, бальзаковского возраста, 37 ей было, вроде как пора увядания, но она тем не менее была хороша собой и умела нарядиться, одежду подбирала ту, что к лицу. А уж притом, что с финансами у нее все было благополучно, так вообще невеста на выданье. Отцу тогда пятьдесят стукнуло, он взвесил все «за» и «против», ну, ей он тоже глянулся — статный, что называется, сильный мужчина — и так она стала моей мачехой. Ну, начались золотые времена. Предприятие жены приносило доход, отец превратился в рантье. Был тощим, стал толстым. Был живчик, стал вялым и ленивым. Коммерция-то вызывала у него отвращение, так что он тратил время и здоровье, коротая дни за выпивкой.

Комиссар вздохнул и перестал чирикать в своем блокноте.

— Мадам, я…

Но никто и ничто не могло остановить поток словесных излияний хромоножки. Комиссар обессиленно прикрыл веки, невероятная усталость обрушилась на него, Од Самбатель все тараторила, трещала без умолку, он кивал, не в силах уловить главную мысль: покинутые отцом и мужем, торговка зонтиками и маленькая Од сидели по своим комнатам и предавались бесплодным мечтам. Берта Самбатель зачитывалась рыцарскими романами о любви и воображала себя лихой героиней на белом коне.

Веки комиссара отяжелели, глаза сами собой начали закрываться. Ему почему-то привиделась леди Годива, обнаженная и прикрытая лишь своими прекрасными волосами, которая скачет галопом под улюлюканье каких-то темных личностей. Он тряхнул головой, пытаясь прогнать охватившую его дремоту. Предпринял мощное усилие, чтобы собраться и не наделать роковых ошибок. Но в глубине души ему вовсе не хотелось концентрироваться, а хотелось только спать, спать…

— Когда мне исполнилось восемнадцать лет, три события полностью перевернули мою жизнь: как-то вечером во время очередной выпивки папаша не устоял на ногах, споткнулся о помойку, попытался ухватиться за тележку зеленщика, но он был таким тяжелым, что тележка перевернулась и кочаны капусты выкатились на мостовую, а встречный фиакр вильнул и задавил его. Вскоре после похорон моя мачеха Берта, записывая в приходно-расходную книгу проданный зонтик, схватилась за грудь и бездыханная застыла в кресле. Возвращаясь с погребения, я сняла вуалетку перед зеркалом, висящим в будуаре, и вгляделась в свое лицо, которое до сих пор меня как-то мало интересовало, так, словно увидела его впервые. И тогда поняла, что я уродлива.

Где-то на этаже заплакал ребенок. Комиссар очнулся. Похоже, он попал в ловушку. Он кашлянул, пытаясь привлечь внимание к своей персоне и прервать неудержимый шквал красноречия Од Самбатель. Его собеседница при этом скорее напоминала бледную тень человека, чем живое существо.

— Ну и вот, поскольку я была разумной и передовой девушкой, я решила не выходить замуж, продать Бертин магазин, приобрести квартирку в новом доме в Часовом тупике и украсить ее всякими безделушками, приобретенными во время прогулок по городу. Еще я запоем читала мачехины книги. И вот пришел несчастный день, когда на меня напала непонятная хворь, четверо врачей называли разные ее причины, но ни один не мог предложить лекарство. И я оказалась закрытой в четырех стенах. Я и тут не утратила здравого смысла и сумела организовать свое затворничество достойным образом, благо, материальных средств мне хватало, и я сумела нанять помощников, которые ведут мое хозяйство и ходят за покупками. Сама я перемещаюсь только из кровати на кухню, из кухни в уборную, из уборной в комнату, к окну, и от окна назад в постель. Вот теперь вы все знаете, господин комиссар.

— К окну? — пробормотал комиссар.

Од Самбатель проверила рукой, на месте ли клюка, чтобы при необходимости встать с кресла.

— Да-да, именно окно, в нем-то я все и видела! Вот кошмар! Вы будете удивлены, но я люблю ночь, я совсем ее не боюсь, ее тишину нарушают лишь пьяницы, забредающие сюда выгулять хмель от вина, которым налились на Холме или на бульварах, но это случается не так часто. Я-то все по дому болтаюсь, стараюсь соседей не беспокоить, веду себя скромно, вот даже на палочку пришлепала наконечник из резины, я ведь…

— Так что в окне? — устало переспросил комиссар.

— Я в какой-то момент заметила этого фанфарона, который поджидал кого-то внизу. Он стоял в непривычном месте, обычно люди возле фонаря ждут, а не у кучи обломков. Ну, сперва я предположила, что у него назначено свидание с женщиной. По этому поводу я вспомнила рассказ, что прочитала на прошлой неделе, там один…

— Так что в окне?

— Ну если это вам так важно… Затем я подумала, что больно он беспокоен, как-то слишком дергается, и я решила, что он замышляет неладное. И тут сзади появляется вовсе не фифа в рюшечках — из темноты выдвигается мужской силуэт, он мне кого-то напомнил, но никакой возможности вспомнить, кого же… Короче, он достает короткую палку с лезвием на конце и два или три раза пронзает горло того фанфарона. Затем раскладывает какие-то вещи возле тела…