Клод Изнер - Коричневые башмаки с набережной Вольтера

Матильда де Флавиньоль решилась вмешаться в разговор, чтобы не упустить случай блеснуть умом перед книготорговцем, в которого она была втайне влюблена. Впрочем, ее могучая грудь, обтянутая блузкой из шотландского шелка, привлекала больше внимания со стороны Альфонса Баллю, нежели Виктора.

– Я разделяю вашу точку зрения, месье Легри. Водевильную сценку в нашей палате депутатов можно уподобить драме, которая сейчас разыгрывается в Неаполе. – Матильда понизила голос: – Там свирепствует недуг, окрещенный «белой смертью», его причины – малокровие, недоедание и… отсутствие гигиены. – Она недобро покосилась на Вонючку.

Тот невозмутимо развязывал бечевку на книжице, только что извлеченной из кармана.

– Вы тоже пользуетесь красной бечевкой! – вырвалось у Виктора.

– Красной, коричневой, желтой, зеленой – мне без разницы. Главное, чтобы зеваки, которые ничего не покупают, не трепали мои книжки.

– Это очень разумно, – одобрил Виктор. – А не подскажете, где такую бечевку раздобыть?

– Купите у Амадея – это уличный торговец канцелярией, поклонник моды времен то ли Карла Десятого, то ли Людовика Восемнадцатого. У меня, знаете ли, с датами и эпохами не очень…

– Даты и эпохи чрезвычайно важны, – наставительно заметил профессор Мандоль. – Они показывают нам, что судьбами народов правят влиятельные семейства и что история вечно ходит по кругу. Неужто стоило устраивать революцию, чтобы потом подставить шею под ярмо корсиканского императора, двух братьев Людовика Шестнадцатого, их кузена Луи-Филиппа и, наконец, племянника корсиканца, который привел нас к поражению в Седане! Да здравствует Республика!

– Я бы хотел узнать мнение месье Мори о стоимости этой книги, – сказал Вонючка. – На титульном листе гравированный на дереве портрет автора.

Кэндзи взял книгу и прочитал:

Издано Дидо-старшим

M. DCCCXII

– Тысяча восемьсот двенадцатый год, – перевел римские цифры месье Мандоль.

– Дайте-ка взглянуть, – попросил Виктор. – По-моему… человек на портрете – вылитый Амадей. Что скажете, Жозеф?

– Да, пожалуй, похож, – покивал молодой человек.

Кэндзи вздрогнул. Он вспомнил, что слышал имя Амадей во время допроса папаши Гляди-в-Оба в кабинете старшего комиссара Вальми.

– Где вы ее купили? – спросил Виктор букиниста.

– Тиролец сбагрил мне целый ворох макулатуры в прошлом месяце, и сам не заметил, что в кучу дешевого мусора попало это сокровище, – ухмыльнулся Вонючка.

– Тиролец? – не понял месье Мандоль.

– Жорж Муазан, король набережных.

– Тиролец – букинист получше многих, – заметил Кэндзи.

– Итак, месье Мори, какую цену назовете? – поторопил его Вонючка.

– На книгу в таком состоянии? Источенную червями? Да вдобавок с пометкой «том второй»? Пять франков, не больше!

– Всего пять франков? Вы меня убиваете, месье Мори. А вы, месье Легри, согласны с этой смехотворной ценой?

– Ну… я бы дал вам десять франков.

Кэндзи сердито покосился на Виктора, но не стал выражать неодобрения.

– О! – обрадовался Вонючка. – Раз вы так говорите, она стоит гораздо дороже. Оставлю пока при себе. Всем привет!

Виктор догнал букиниста на улице:

– Месье! А мнения Фюльбера Ботье вы не спрашивали?

– А то. Он пожелал узнать, откуда у меня этот томик, а когда я сказал, что это Муазан толкнул мне его за бесценок, отправил меня восвояси. Фюльбер терпеть не может Тирольца, они бранятся по всякому поводу, просто любо-дорого смотреть. В последний раз Фюльбер все допытывался, раздобыл ли Тиролец для него то, что он просил. Тиролец ответил, что раздобыл и оставит у Лефлоика перед поездкой в Кан.

– А что он должен был раздобыть?

– Пистолетный футляр в подарок на день рождения вашему зятю. Фюльбер посвятил меня в тайну, потому что я кое-что смыслю в старинном оружии. – Вонючка понизил голос: – С тех пор как нашли труп без головы в ящике Фюльбера, народец на набережной забеспокоился: Муазан-то как уехал в свой Кан, так и не вернулся…

– Вы думаете, что…

– О нет! Я с трудом могу представить себе Фюльбера, отпиливающего башку мертвецу. И потом, я вообще не имею привычки думать. Собственно, все уверены, что я еще не имею привычки слушать чужие разговоры. Битая посуда два века живет. Доброго дня, месье Легри.

Таша, устав рисовать, вернулась с Алисой и Кошкой из мастерской в квартиру. Воспользовавшись тем, что дочка заснула, она растянулась на кровати и развернула недавно полученное письмо от Пинхаса.

Американцы страдают гигантоманией, прямо как жители Вавилона. Они хотят построить в Нью-Йорке 650-метровое здание – это две Эйфелевых башни! – в честь присоединения к городу предместий. Территория Нью-Йорка увеличится с 10 000 гектаров до 82 000! Его частью станут пять новых кварталов: Манхэттен, Бронкс, Куинс, Ричмонд и Бруклин, где я разместился со всем удобством. А ты еще не надумала побывать во втором после Лондона городе мира и заодно навестить своего старого папочку?

Таша представила себе остров Эллис в бухте Нью-Йорка, огибающее его пассажирское судно и себя на палубе – хрупкую рыжеволосую фигурку, бросающую вызов морю домов, тесно сплотившихся, нависающих над улицами и прохожими, подавляющих. Она уже тонула в этом море, уже шла на дно, когда раздался стук в дверь, а потом в окно. Таша вскочила. Алиса захныкала, что предвещало с минуты на минуту громкий ор, Кошка разразилась мяуканьем, и Таша побежала взглянуть, кто там заявился так вовремя.

– Морис! Вот уж кого не ждала… – Она без особого энтузиазма открыла дверь.

– Бр-р, ужасно продрог, спасибо, что впустила, ласточка! – заулыбался с порога Морис Ломье. – У тебя натоплено. Можно я сразу к печке? Надеюсь, эта симфония не в мою честь?

Алиса ревела, методично повышая тональность, Кошка вторила на свой лад.

– Ты всех разбудил. Пойду приготовлю ей кашку.

– О, прости, пожалуйста! – смутился Морис, шагая за Таша на кухню. – Если б знал, пришел бы попозже. Мими сегодня хозяйничает в галерее, а у меня встреча назначена скоро, и я по дороге к тебе… О, отборные, на рынке брала? – покосился он на миску с яйцами.

– Я Алисе сварю одно всмятку. Порежешь пока для нее хлеб? Маленькими кусочками.

– С удовольствием, я в этом деле мастер!

Если бы Таша не была занята приготовлением детской кашки в другом углу кухни, она бы увидела, как Морис Ломье жадно запихивает в рот ломти хлеба, торопливо намазывая их толстенным слоем масла. Они с Мими опять были на мели, и у Мориса сводило желудок от голода. Он воспользовался тем, что Таша в очередной раз отвернулась, и запустил руку в котелок с холодной говядиной.